Стефан Риттбергер был высоким, мускулистым мужчиной с пепельными светлыми волосами и голубыми глазами идеального арийца. Он был известен как бизнесмен и промышленник, который поддерживал хорошо смазанную немецкую военную машину и укреплял торгово-промышленные связи между странами «оси»(2). Он считался перспективным молодым холостяком, планирующим выбрать себе жену и завести семью, как только Рейх одержит уверенную победу. Он гордился, что являлся членом НСДАП (3), страстно приверженным национализму и продвижению немецкого народа.
Стефан Риттбергер был личиной, под которой каждый день появлялся Виктор Никифоров, и ни в русском, ни в немецком языке не хватало слов, чтобы описать то, как Виктор презирал его.
Стоял безумно холодный и снежный январский вечер 1942 года, но во второй приемной итальянского посла в красивом новом здании посольства на Гогенцоллернштрассе было протоплено хорошо. Виктор осторожно потягивал вино из своего бокала, наблюдая за комнатой. На позднее мероприятие собрались в основном сотрудники посольства Италии, немногочисленные немцы и несколько венгров. Самого Криспино — посла Италии — не было видно, но его сын более, чем это было необходимо, восполнял отсутствие отца, обеспечив, чтобы вино лилось рекой. И немалая часть этого вина лилась прямо ему в рот. Считалось, что чрезмерное употребление алкоголя недопустимо для мужественного, здорового молодого итальянца, но ведь фашисты всегда были лицемерами, а также лжецами.
Виктору хотелось прекратить думать о Ленинграде. Конечно, большая часть того, что печатали в немецких газетах, представляла из себя надуманные измышления и поклёп на смелый характер советских людей, но даже с разбитыми и отброшенными от Москвы силами нацисты все еще стояли около его родного города, как грязные волки, изнуряя голодом его детей, оскверняя его красоту. Он не сомневался, что немцы делали все возможное, чтобы уничтожить Ленинград до того, как будут неизбежно изгнаны оттуда.
— Кажется, Вы в очень глубоких раздумьях, герр Риттбергер.
Виктор моргнул и посмотрел направо.
— Добрый вечер, синьорина Криспино. Я размышлял о вещах, слишком скучных для вашего замечательного вечера, — он улыбнулся ей как можно обворожительнее. — Как у Вас дела?
Молодая итальянка глубоко вздохнула:
— Видимо, мне придется потратить очередную ночь на то, чтобы протрезвить моего братца. Он никогда не пил так много дома.
— О, я надеюсь, что он не несчастлив здесь, в Берлине? Вы всегда так хорошо отзывались о городе.
— Он совершенно счастлив, просто дегенерат, — Сара Криспино не скрывала эмоций в голосе, что было одной из причин, по которым она нравилась Виктору. Фашисты совершенно не ценили страстных, неглупых женщин, а она была намного умнее, чем могло показаться большинству мужчин, окружавших ее. — Наверное, мой отец все еще надеется, что на него как-то повлияет сильная мораль ваших немецких мужчин.
— Я уверен, что фюрер был бы рад услышать, что посол Криспино так высоко оценивает немецкий народ.
Конечно, фюрер так и повел бы себя. К счастью, Виктор никогда не встречал этого человека, но не вызывало сомнений, каким напыщенным буржуазным павлином тот был. Иногда казалось, что, просто живя в Берлине, Виктор уже был раздавлен под тяжестью гигантского эго Гитлера.
— Ну, если Микки продолжит пить, отец может и передумать, — Сара слегка подмигнула, а затем ее голос стал тише: — Кстати, если Вы все еще заинтересованы в производстве Макки (4), у меня может быть кое-что для Вас.
— Вы так добры, синьорина.
Сара являлась как лучшим, так и худшим источником сведений, подбрасывая кусочки информации человеку, который, по ее мнению, был жадным немецким промышленником, и только потому, что она заскучала и желала доказать что-то себе. Будь Виктор другим человеком, он бы наверняка затащил ее в постель, чтобы укрепить доверие; по всей вероятности, она все еще ожидала от него чего-то подобного. Ей пришлось бы ждать долго. Он готов был пойти на многие не самые приятные вещи ради советского народа, ради дела международного социализма, но считал, что все они должны быть такими, какие он мог бы по крайней мере убедительно исполнить.
— Стефан, рад тебя видеть! — Виктор почувствовал, как большая рука легла на его плечо, когда Элемер Тертак подошел к нему; от вина его нос уже раскраснелся, а дыхание стало тяжелым. — И прекрасную леди тоже, — добавил он, и Сара подарила ему лишь слегка убийственную улыбку. Раз уж Тертак находился в Берлине, он обязан был знать ее имя. — Это Вы заинтересовались нашей венгерской железнодорожной сетью, да, Стефан?
— Да, это так, — кивнул он. Мало какие темы были настолько же удушающе скучными, как эта, но развлечение собеседника обсуждением его странных увлечений и навязчивых идей уже несколько раз помогало Виктору в выуживании весьма ценной информации в прошлом. — Возможно, однажды я с удовольствием проедусь по ней.
— С прекрасной молодой женой, не так ли? — Тертак похлопал Виктора по спине и чуть наклонился вперед, оглядывая Сару.
— Мне очень жаль, господа, пожалуйста, извините меня, — сказала она, отказываясь посмотреть на Тертака в ответ, но немного задержала взгляд на Викторе, прежде чем развернуться и направиться к двери. Виктор взглянул на часы на каминной полке. Придется подождать несколько минут.
— Ах, ей приходится так усердно стараться, чтобы добиться своего, — грустно сказал Тертак. — Вы еще не спрашивали у Криспино ее руки?
— Элемер, Вы же знаете, что я слишком молод, чтобы обременять себя женитьбой, — он включил еще одну очаровательную улыбку. — Кроме того, синьорина прекрасна, но было бы неправильно, если бы мой выбор пал не на немку — для укрепления нации.
— Эх вы, члены партии. Ну что ж, мне же больше достанется!
Тертак повернулся, чтобы взять очередной бокал вина у проходящего мимо официанта. Виктор сделал еще один небольшой глоток вина. Посол Криспино мог быть фашистом и грубияном, но даже он вряд ли подложил бы свою дочь под венгерского пьяницу, который и имени ее не помнил.
— Элемер! Стефан! Buonosera! (5) — Мишель Криспино, подойдя к ним, пошатнулся и схватился за плечо Тертака, чтобы удержаться, заставляя их обоих качнуться. — Здорово вместе веселиться в эту безбожную немецкую погоду, не так ли?
Особого повода для праздника не было, кроме как если парень пил за своих японских соратников, чье посольство находилось через дорогу, но Виктор кивнул и поднял бокал. Пусть он и оказался в этой дыре, но в личном пространстве своей головы он хотя бы мог поднять тост за товарища Сталина и отважных москвичей. Мальчишка Криспино оказался отличным отвлечением для Тертака, что позволило Виктору тихо выскользнуть в ту дверь, за которой ранее скрылась Сара.
Покрытые толстыми текстурными обоями и завешанные картинами, коридоры посольства выглядели не менее роскошно. Посол, казалось, был влюблен в особенно уродливый стиль искусства, состоящий из линий, жестких углов и грязных цветов. Некоторые из картин, возможно, должны были что-то символизировать, но кто смог бы различить, что? Наверное, лучше не останавливаться на мотивах любых художников, одобренных Национальной фашистской партией Италии.
Виктор следовал по освещенным люстрами коридорам, в конце концов остановившись около комнаты с сочащимся из-под двери светом. Он постучал один раз, затем дважды подряд, прежде чем открыть ее.
— Герр Риттбергер.
— Синьорина Криспино.
Она сидела с властным видом на стуле с высокой спинкой за письменным столом, наклонившись вперед и соединив пальцы обеих рук над конвертом из манильской пеньки, который лежал между ее локтями. Свет настольной лампы создавал глубокие тени на ее лице. Ее драматический талант был тем, чем Виктор не мог не восхищаться. Виктор встал напротив нее и взял конверт, позволив бумагам из него рассыпаться по всему столу. Среди них были карты, отчеты о производстве, графики развертывания новой линии итальянских истребителей и уже оформленные заказы Люфтваффе (6) на несколько первых экземпляров.
— Не так много, — сообщила она извиняющимся тоном, — но это показалось мне интересным.