Если бы дело происходило году в 1937, ленивой осенью в Оксфорде, а не морозной зимой в Берлине, Юри был бы более чем сбит с толку, если бы его к этому моменту еще не пригласили на позднее ночное свидание в мужскую спальню. И если бы дело было в Оксфорде, а Риттбергер являлся бы каким-нибудь высокомерным отпрыском из высших классов Британии, Юри, вероятно, ответил бы «да». Он сомневался, что нацисты зачищали свои рядов от гомосексуалистов настолько эффективно, насколько утверждали, но все равно не мог себе представить, почему уважаемый член НСДАП молчаливо предпочитал японского бюрократа всем возможным мужчинам или почему он так упорствовал, когда Юри прикладывал все усилия, чтобы не отвечать ему.
Возможно, нужно быть осмотрительнее. Здесь таилось слишком много секретов, и не все из них принадлежали ему.
— Боюсь, сейчас я должен уйти в кабинет, — быстро сказал он в надежде, что оба человека ошибочно примут его румянец за остаточный от холода, убрал руку и поклонился. — Герр Риттбергер, Хигучи-сан. Доброе утро.
***
Любому гостю, если они вообще появлялись, жилище Виктора показалось бы очень скудно обставленным. Как бы то ни было, оно ему очень подходило. У него была гостиная с креслом, книжным шкафом и письменным столом, спальня с кроватью и основные кухонные принадлежности для тех дней, когда он не питался в ресторане на углу улицы. Стефан Риттбергер мог носить модные костюмы и водить «Штайр» (2), но за закрытыми дверями Виктору Никифорову не было нужды жить так, как будто он был лучше, чем простые рабочие Германии.
Он уставился на страницу книги, едва улавливая смысл слов. В Берлине нелегко было найти толковое чтиво, не связываясь с рискованным поиском запрещенных книг, но его надежды на то, что поэзия была бы, по меньшей мере, терпимой, основательно разбились о скалы жеманных стихов Агнес Мигель (3), воспевающих славу рождения немецких детей. Но она хотя бы не казалась склонной к дикой ненависти по отношению к евреям, какую штамповало большинство других немецких писателей, одобренных фашистами. А та отвратительная книга Готфрида Бенна (4) послужила превосходным трутом.
Виктор думал о том, чтобы стать поэтом, когда был ребенком — не профессионально, конечно, а в качестве еще одного способа поднятия духа советского народа. Это был еще один способ раскрытия повседневных вещей, чтобы показать сокрытую в них красоту, и в этом поэзия походила на музыку или танец. Возможно, как только война закончится, он снова попробует писать. Сражения могли быть славными, но возрождение страны после изгнания нацистов потребовало бы долгого и тяжкого труда.
Виктор не собирался даже на мгновение представлять то, что может произойти, если нацисты не будут изгнаны, или то, какая судьба постигнет его самого, на грани совершенного одиночества во враждебном городе. От него и товарищей по всей Германии требовалось обеспечить победу социализма.
Виктор вздохнул и отложил книгу, наконец отказываясь от Мигель. В следующий раз в книжном магазине ему придется поискать что-нибудь очень старое — может, какой-нибудь скучный роман о том, как быть еще более скучным фермером в бывшей Пруссии или что-то в этом роде, главное — без разговоров о крови и отечестве. Он встал со стула и, положив руки в карманы, подошел к камину. На его полке стояла маленькая фотография в рамке — единственная вещь, по-настоящему принадлежащая ему и привезенная с собой из СССР. Это была фотография его матери, сидящей в гостиной их родного дома в Ленинграде; на ее губах играла улыбка. Фотография была размытой, но в его памяти сохранились такие яркие и живые воспоминания об этом моменте, что ее качество не имело значения; он по-прежнему чувствовал в их ленинградской комнате запах дерева и дыма, слышал звук ее смеха.
Они все еще могли быть живы, оба — его мать и отец. Виктор не мог сказать наверняка. Все, кого он знал дома, все, с кем вырос, были бойцами, жесткими и сильными, невероятно преданными, начиная со старого Петра, жившего по соседству, который потерял руку, сражаясь с прислужниками царизма, вплоть до крошечного, свирепого Юры, который работал в пекарне своего деда и относился к работе чуть ли не как к военной миссии.
Только благодаря своей матери он вообще мог присутствовать здесь и вести свою собственную войну против немцев далеко за пределами вражеской линии фронта. Более тридцати лет назад Ина Риттбергер оставила жизнь в богатстве и комфорте в Германии, чтобы присоединиться к отцу в борьбе за социализм. Она вырастила его и научила говорить на немецком и русском языках в ожидании будущего, в котором исчезли бы границы между их народами. И она оставила свои дела в Германии завязанными в крепкий узел, чтобы никто другой не смог воспользоваться фамилией Риттбергер и завладеть их финансами. Первое правило шпионажа всегда заключалось в том, что лучшая ложь — это частичная правда. Виктор взял фотографию, позволяя свету отразиться от стекла, скрывая в блике изображение. Люди всегда говорили ему, что он походил на маму — с ее бледными волосами и глазами, полными летнего моря.
— За тебя, мама, — едва слышно произнес он, прикоснулся губами к стеклу и вернул рамку на место, а потом вставил руки в карманы и взглянул на стол.
Ранее на неделе он передавал очередное сообщение, но не встречался с майором Фельцманом лицом к лицу с конца ноября — уже около двух с половиной месяцев. Этот человек жил как призрак, как бродяга, перемещаясь из города в город по всей Восточной Германии. Возможно, в такую мерзкую погоду Виктор смог бы наконец убедить майора позволить ему угостить его горячей едой при следующей встрече.
Он сел за стол, открыл верхний ящик, полный канцелярских принадлежностей и бессмысленной переписки, и скользнул рукой к заднику, а потом прижал пальцы к нужным местам на тонком деревянном шпоне, чтобы открыть второй отсек. Письмо, которое он вытащил, выглядело бы достаточно невинно для того, кто проникнул бы в его дом и, обыскав стол, обнаружил бы в нем различные секретные нычки, но Виктор был уже достаточно хорошо знаком с простым шифром, чтобы не воспринимать смысл, находящийся на поверхности.
«Остаются вопросы в отношении японского пакта о нейтралитете. Подружитесь с Осимой». (5)
Это был старый приказ, но именно он все еще приносил ему беспокойство. Сара очень помогала по любым итальянским вопросам. Помимо незакрывающегося рта Тертака у него были многочисленные источники информации среди венгров. Среди финнов, которых он начал окучивать в прошлом году, все тоже хорошо развивалось. Но на фоне этого, несмотря на то, что японцы всегда проявляли вежливость и хотели угодить, они были необычайно неприступными. Виктор все это время действительно пытался подружиться с Осимой, как только тот вернулся в Берлин.
Возможно, ему нужна была другая тактика. Новый военный атташе, полковник Накамура, был намного моложе и дружелюбнее, и ему, похоже, было приятно привлекать к себе немецкое внимание так же, как Осиме — играть роль болонки для Гитлера. А еще, конечно же, был тот красивый молодой помощник Накамуры… Каждый раз, когда они встречались, Виктор совершенно терял способность концентрироваться на других вещах.
***
Юри повезло, он смог купить подержанный радиоприемник. Новый «Народный приемник» съел бы бóльшую часть его еженедельной зарплаты, и впридачу ни одна из моделей, поступивших в продажу в последнее время, не могла ловить коротковолновые частоты, поэтому владельцы таких аппаратов ограничивались официальными правительственными передачами, которые в силу обстоятельств можно было контролировать. Приемник был настроен на немецкие станции, чтобы ни один из его соседей в здании не подслушал что-то еще, но было что-то успокаивающее в возможности покрутить настройки и немедленно перенестись за пределы Германии.