— Всё как обычно. Но кое-что в ней ты должен прочитать прямо сейчас, чтобы я мог уничтожить это.
Здесь, вдали от толпящегося около входа в парк народа, можно было говорить более открыто.
Виктор нахмурился, прощупав страницы большими пальцами, пока не нашел маленький конверт — аккуратный и чистый, без указания адресата или других пометок, но обрывок бумаги внутри был деформирован из-за воды и испещрен чернильными вымарываниями цензуры. Он засунул газету под руку и отошел дальше от тропы, углубляясь в гущу деревьев. Вскрыв письмо, Виктор слегка вздрогнул, так как узнал неразборчивые каракули.
«Дорогой ██████,
Надеюсь, что это письмо найдет тебя, у какого бы черта на куличиках ты ни находился. Капитан █████ отправляет почтовые сумки на одном из грузовиков по ледяной дороге. Если ты читаешь это, значит, его не взорвали и на Ладоге всё еще лед. Я надеюсь, что ты тоже не погиб.
Здесь дело дрянь. Надеюсь, что у тебя хоть немного лучше. С сожалением сообщаю тебе, что после ██████████ и ██████████ твои мать и отец умерли. Мы скучаем по ним. Дед болен, но ██████████.
Если ты не мертв, надеюсь, ты подстрелил много нацистов. Я уничтожил 50. Мила всё еще опережает меня. По ним до смешного легко стрелять, когда ████████████ и ██████████████████████. Я знаю, что ты беспокоишься. Но не стоит, хорошо? Мы не лыком шиты.
Твой товарищ
Ряд. Ю████ П██████».
Когда Виктор поднял глаза, Фельцман подошел и вырвал у него письмо, зажигая спичку и позволяя пламени зацепиться за уголок бумаги. На глазах Виктора отчаянное послание ребенка из Ленинграда превращалось в пепел.
— Почему его не эвакуировали? — прошипел он. — Они же вывозили гражданских до того, как немцы окружили город, разве спасение детей не было в приоритете? Ему даже шестнадцати нет, почему он подписывается как рядовой?
Фельцман пожал плечами:
— Если бы ты стоял во главе осажденного города, говорил бы ты добровольцам, способным держать оружие: «Извините, вы слишком молоды»? Или проверял бы дотошно, если бы они уверяли, что подходят по возрасту? Если он может палить по зайцам, значит, может и по фашистам. Вырос уже.
— Сейчас не время придумывать дурацкие пословицы, — прошептал Виктор, на этот раз по-русски, из-за чего заслужил гневный взгляд от майора.
— Если бы мы не были на публике, я бы ударил тебя, Алеша. Не думай, что я перестал быть твоим непосредственным руководителем только потому, что ты рассекаешь по Берлину в своих буржуазных одеждах. Мы разговариваем или по-немецки, или никак. Ты это знаешь.
Но Виктор надеялся, что Фельцман ударит его. Ему нужно было что-то отрезвляющее, чтобы избавиться от тревоги, скручивающей его тело при мысли о каком-то подонке, который вручил маленькому Юрию Плисецкому винтовку, подвергнув его тем самым смертельному риску наряду с девушкой лишь на три года старше. Но Мила к этому времени должна была достаточно повзрослеть, чтобы хоть как-то принимать решения за себя. А его родители… Его родители. Глаза тут же наполнились слезами, и если бы он не был осторожен, то просто расплакался бы в парке в центре самого Ада.
— Приди в себя, — процедил Фельцман сквозь зубы. — Так и знал, что не надо было отдавать это чертово письмо!
Виктор сделал глубокий вдох, посмотрел вверх на грязно-серые тучи над головой и вытер глаза рукой в перчатке.
— Нет. Я извиняюсь, Дед. Спасибо, что принес это. Приятно получить весточку из дома, даже если…
— Да, — сказал Фельцман, и его тон чуть смягчился, когда он добавил: — Прости.
— Я не отличаюсь от других. Все теряют людей, — Виктор сжал пальцы в кулаки. — Но мы выиграем войну.
— Подумай о Токио, — всё, что Фельцман ответил, прежде чем зашагать в обратную сторону. Виктор последовал за ним по тропинке, но, оглянувшись назад на мгновение, заметил какое-то движение за деревьями, нечто черное на медленно таящем снегу. Он моргнул, и оно исчезло. Наверное, просто птица.
***
Это было именно той вещью, которую главный герой сделал бы в плохом романе. Стоило только Юри выйти из парикмахерской, добавив новую баночку бриллиантина в сумку с покупками, как он увидел Стефана Риттбергера, выходящего из сверкающего автомобиля с другой стороны улицы. Его шляпа была низко натянута, воротник пальто приподнят, и кому-то, кто не находил его чрезвычайно подозрительным, он, вероятно, показался бы достаточно нормальным, но что-то подсказывало Юри, что он был здесь не просто так.
И вот Юри пошел за ним как идиот.
Риттбергер буднично шагал по направлению к маленькому парку, который находящийся немного дальше вниз по улице. Юри спрятался за семьей, которая вела очень громкий разговор. Он наблюдал, как Риттбергер посмотрел по сторонам, как будто просто так, а потом сел на скамейку рядом со стариком, читающим газету.
— Доброе утро, Дед, — услышал он слова Риттбергера.
Юри не думал, что когда-либо видел двух европейцев, настолько не похожих друг на друга. Риттбергер был бледным, стройным, изящным, тогда как у его компаньона была коренастая фигура, квадратное лицо и багровый цвет кожи. Старик предложил ему сигарету и завел разговор, который Юри уже не мог расслышать из-за шума от находящихся вокруг людей. Что-то о его матери? Юри приблизился немного ближе, вытаскивая потрепанное трамвайное расписание из кармана пальто и делая вид, что изучает его. Его внимание возросло стократ, когда старик упомянул Токио. Они говорили о подарках. Может быть, Риттбергер импортировал товары из Японии, что могло бы послужить хоть каким-то объяснением его частых визитов в посольство.
Когда они встали и пошли вместе на прогулку, Юри опять последовал за ними, продолжая прятаться, пока они продвигались к тихому закутку парка. Благодаря большому количеству деревьев и кустарников Юри мог оставаться незамеченным, укрываясь за ними. Когда двое мужчин сошли с тропинки в густую массу деревьев, Юри представилась возможность проскользнуть на другую сторону, где он мог бы услышать их разговор совершенно отчетливо. Но произошло это, естественно, в тот момент, когда они прекратили разговаривать. Риттбергер что-то читал.
Юри старался дышать как можно тише, вспоминая, что делал то же самое, когда крался после занятий кендо или когда, будучи студентом Уодема, на цыпочках возвращался в свои комнаты после комендантского часа в колледже.
А потом Риттбергер и его «Дед» заговорили опять об осадах, и детях, и «немцах», как если бы они оба не были ими, и вдруг напряженный голос Риттбергера перешел на язык, который Юри понимал очень плохо, но не узнать его было невозможно. Почему Риттбергер заговорил по-русски?..
Юри немного повернул голову, поймав вид профиля Риттбергера. Тот выглядел так, как будто собирался заплакать, и сердце Юри сжалось от внезапного сочувствия. «Дед», похоже, не разделял его настроения.
— Не думай, что я перестал быть твоим непосредственным руководителем только потому, что ты рассекаешь по Берлину в своих буржуазных одеждах, — резко бросил он.
О, так вот почему они говорили по-русски. Юри накрыл рукой рот, чтобы подавить непроизвольно вырвавшийся от шока возглас. Красивый, светловолосый нацист, который в последнее время обхаживал посла, который тонко флиртовал с Юри с того момента, как они познакомились, был советским шпионом.
Юри едва дослушал остальную часть их разговора и спрятался за ствол аккурат в тот момент, когда двое мужчин вышли из-за деревьев. Его сердце колотилось, а тело горело от безумного волнения.
Правильная линия поведения в данной ситуации была совершенно очевидной: немедленно пойти в полицию, к полковнику, к послу, да к любому человеку, наделенному достаточной властью, чтобы разобраться с такой угрозой ходу военных действий. Это что касалось долга перед Японией. Но далеко не в первый раз у Юри тяжесть обязанностей вступала в войну с его мягким сердцем и проигрывала. Ведь на нем были обязательства не только перед родиной. Улыбки Риттбергера и его длящиеся прикосновения тут же ярко всплыли перед глазами, как и многие другие подозрительные вещи, но сейчас его взгляд на это изменился благодаря тому, что Юри понял, кем же Виктор являлся на самом деле. Всё уже выходило очень далеко за пределы плохого романа.