Анна. Конечно, собирались.
Хенрик. Тебе уже расхотелось? Это была твоя идея!
Анна (смеется). Слишком много было разных дел. Моя бедная голова совсем идет кругом.
Хенрик. Пошли в дом? Становится прохладно.
Анна берет на руки малыша, который просыпается и начинает хныкать. Хенрик собирает все остальное — соску, погремушку, одеяло, трубку и Библию, подзывает Яка и направляется в усадьбу. На полпути он останавливается.
Хенрик. Идем, Петрус.
Петрус. Только дочитаю.
Хенрик. Становится холодно.
Петрус. Мне не холодно.
Хенрик. Не забудь книгу.
Петрус. Не забуду.
Хенрик. Пошли в шахматы сыграем!
Петрус. Я дочитаю.
Хенрик. Ну, как хочешь.
Анна, которая уже поднялась на крыльцо веранды, останавливается и улыбается Хенрику — Петрус не сводит с нее глаз. Дверь веранды захлопывается. Он перекатывается на спину и поднимает вверх руки — растопырив пальцы.
Теплым летним днем в середине июня 1917 года Анна и Хенрик Бергман ожидают в Зеленой гостиной, в личных покоях королевы. Она расположена в западном крыле дворца с видом на Стрёммен, Национальный музей и Шеппсхольмен. С ними протопресвитер Андерс Алопеус, величественный рыжеволосый священник внушительных габаритов. Стоя возле одного из огромных окон, они тихо беседуют о потрясающей панораме. «Вот только дует, — говорит Алопеус. — Сквозит так, что занавеси колышутся, правда, ветер в эту сторону, хорошо, что сейчас не зима».
В глубине комнаты два лакея в ливреях и белых перчатках занимаются устройством чайного стола. Они двигаются бесшумно, разговаривая между собой с помощью сдержанных жестов.
Пропорции гостиной хорошо продуманы, она почти квадратная. Обставлена элегантно, только с излишним уклоном в стиль 80-х годов: пузатые диваны и кресла, обитые блестящей тканью, расписанные вручную шелковые обои, обильная лепнина по периметру потолка и над высокими дверями, установленные друг против друга зеркала в позолоченных рамах, которые делают комнату бесконечной. Массивные хрустальные люстры, искусно задрапированные торшеры, толстые, заглушающие шаги ковры на скрипучем паркете. Потемневшие картины в затейливых рамах, пальмы и бледные скульптуры, шаткие столики, загроможденные безделушками, рояль, накрытый восточной шалью и уставленный фотографиями лиц более или менее княжеского звания.
На Анне серо-голубой дневной костюм и шляпа с загнутыми полями и крошечным белым пером. Мужчины в пасторском облачении, ботинки Хенрика слишком новые, слишком блестящие и слишком тесные. С ужасом глядя на Анну, он хватает ее за руку: «У меня все время бурчит в животе, будет катастрофа». — «Не надо было есть суп из репы, — шепчет Анна. — Попробуй глубоко вздохнуть». Хенрик делает глубокий вдох, лицо у него землисто-серого цвета. «Не надо было мне соглашаться, не надо...»
Открывается дверь, на пороге вырастает камергер Сегерсвэрд. В мундире, с ослепительной улыбкой, обнажающей зубы поразительной белизны. От него исходит запах тонкой помады и снисходительной любезности. Бледная, вялая ручка. «Это, стало быть, женушка пастора, добро пожаловать, и пастор Берглюнд, добро пожаловать. С придворным проповедником мы уже встречались сегодня, мы с ним в одном благотворительном комитете. Хотел бы только, между прочим, обратить ваше внимание на некоторые мелочи: к Ее Величеству обращаются «Ее Величество», если возникнет такая надобность. Однако следует избегать прямого обращения. Вопросы задает и ведет разговор Ее Величество, в собственные рассуждения пускаться не подобает. Должен к тому же заметить, что Ее Величество нездорова и весьма утомлена. Я смиренно предложил отложить свидание до более подходящего времени, но Ее Величество преисполнена сознанием долга и весьма интересуется всем, что касается Софияхеммет. Посему Ее Величество отклонила мое предложение. Но встреча будет очень короткой. Все практические вопросы следует обсудить с нашим другом протопресвитером, который полностью информирован. Ее Величество выйдет из этой двери. Я предлагаю — таков этикет — гостям встать здесь. Ее Величество сначала поздоровается с, придворным проповедником, потом с женой пастора, которая должна сделать глубокий реверанс, и, наконец, Ее Величество поздоровается с пастором Берглюндом».
Алопеус. Бергманом. Хенрик Бергман.
Камергер. Неужели я? Невероятно!! Очевидно, ошибка в моем списке!! Прошу прощения, мне очень неловко, дорогой пастор Бергман. Простите старика!
Ослепительная улыбка, серые вытаращенные глаза, пухлая вялая ручка касается плеча Хенрика. Часы на мраморной каминной полке отбивают три звонких удара. Открывается дверь, и в наше повествование вступает королева Виктория. Она высокая, худая, широкоплечая, густые, с проседью волосы собраны в искусный пучок на затылке. Бледное лицо, вокруг синих глаз — морщинки боли. Тонкие губы сжаты, выражая выдержку и тоску. На ней шелковое, ниспадающее складками платье мягкого серого цвета, лиф и вырез украшены кружевами. Единственные украшения — нитка жемчуга, бриллиантовые сережки и бриллиантовое кольцо между двумя обручальными. Она появляется в обществе фрейлины, которая бесшумно закрывает дверь. Графиня Бьельке — маленькая, пухленькая, седовласая, румяная, глаза ее излучают детское, неподдельное веселье. Ее туалет состоит из длинной темно-зеленой юбки и чесучовой блузки, скрепленной у горла камеей. Через руку перекинута легкая кашемировая шаль.