Растерянность полнейшая: непременное условие, черт возьми, что она имеет в виду? Не приедет, что ли, если у нее не будет собственной комнаты, или что еще? «У пасторских жен обычно не бывает собственной комнаты», — сообщает Магда Сэлль. «Вот как, мне об этом ничего не известно». «А комната для гостей не подойдет? — спрашивает староста, откашливаясь на удивление смиренно. — Ведь фрёкен Окерблюм может сделать себе кабинет из комнаты для гостей?» — «Я предлагаю Хенрику устроить кабинет в комнате для гостей. Я хочу быть поближе к детской». «Там внизу шумно, постоянное хождение, — говорит осторожно Магда Сэлль. — Пастору нельзя мешать, когда он готовится к проповеди». «Заткнет уши ватой», — отвечает Анна, улыбаясь Хенрику: скажи что-нибудь, милый Хенрик! — умоляет ее взгляд. Ведь ты же хозяин, тебе решать.
Но Хенрик потерял дар речи: «Неужели это надо решать прямо сейчас?» — с мольбой в голосе бормочет он. «Мы с господином Якобссоном пойдем в сад, посмотрим хозяйственные постройки», — с неожиданным прозрением говорит Магда.
Анна и Хенрик наконец предоставлены сами себе. «Я же пошутила, — смеется Анна. — Это шутка, а то ведь — сплошное уныние, и у нас начало портиться настроение. — Она крепко обнимает Хенрика. — Засмейся же, Хенрик! Ничего страшного, у нас будет красивый дом, и я — могу — обвести — Еспера — Якобссона — вокруг пальца! Ты ведь заметил? Ну, слава Богу, засмеялся, а то мне на мгновение показалось, что ты сердишься».
Фрёкен Сэлль и староста отмечают, что настроение у молодых людей, вышедших на осеннее солнце, поднялось. Все вместе они осматривают дровяной сарай, столярную мастерскую, нужник, ледник, клеть и погребок: «Смотрите, на крыше будет полно земляники», — говорит Анна.
Затем приходит черед часовни. Хенрик отпирает высокую, железную, безо всяких украшений дверь: «Я взял ключ у Якобссона. Сказал ему, что нам хотелось бы одним первый раз войти в церковь».
Часовня Форсбуды, построенная в конце XVIII века, задумывалась — мы уже упоминали об этом — как зимняя теплица для пальм. Высокие сводчатые окна с цветными витражами на хорах, толстые стены, каменный пол. Вокруг часовни располагается кладбище, местами заросшее, поскольку там больше не хоронят, кое-где в желтой траве виднеются надгробные плиты.
Хенрик и Анна входят в церковь. Несколько голубей, шумно хлопая крыльями, вылетают в разбитое окно. Скамейки убраны, темной грудой они громоздятся у дальней короткой стены, перед алтарным возвышением простирается пустой и гулкий каменный пол. Алтарь не покрыт, деревянное сооружение зияет пустотой, в одном углу прогрызена дыра. На дощечке для псалмов — цифры. Стих 224: «За счастье, хлеб и славу не стоит воевать. И в краткий жизни миг не надо горевать».
«Это словно призыв», — говорит Хенрик, обнимая Анну за плечи. Резкий солнечный свет рисует на оштукатуренной стене узоры из квадратиков и теней деревьев. У входной двери до самого потолка, образующего округлый свод, высятся строительные леса. Хлопанье крыльев. Солнечные тени. Где-то завывает ветер. Сквозь разбитые, местами заколоченные окна задувает внутрь увядшие листья.
«Кафедра XVI века, — говорит Хенрик со знанием дела. — Посмотри, какая прекрасная резьба! Вот Петр и Иоанн, а там архангел с мечом, солнце и око. Интересно, куда они дели сам алтарь? Может быть, он в ризнице?»
Но в ризнице пусто. Там лишь шкаф с дверцами нараспашку да на широких досках пола ведро с кистями, стена с окном уже покрашена, трещины и раны в штукатурке заделаны. «Видишь, они вовсю ведут ремонт», — шепчет Анна.
Потом они обследуют закрытый брезентом орган, стоящий вплотную к алтарю справа. Инструмент высокий, украшенный великолепной резьбой, с двумя клавиатурами и множеством регистров. По бокам педали. «Попробуем звучание», — предлагает Анна, усаживаясь на скамеечку.
Хенрик сбрасывает брезент на пол и педалью накачивает воздух в мехи. Анна вытягивает несколько клапанов регистров и берет широкий до-мажорный аккорд. Инструмент издает мощный, но пугающе немелодичный звук. «Орган надо тоже ремонтировать, — говорит Анна, снимая руки с клавиатуры. — Интересно, Еспер Якобссон учел эту деталь? Прекрасный старинный орган. Где же он стоял, прежде чем был сослан сюда? Кстати, вон там в углу под покрывалом, не алтарный ли образ?»
Они поднимают покрывало и раскрывают створки складня. В середине — «Тайная вечеря», вырезанная неуклюже, но с драматизмом — у учеников глаза вылезают из орбит. Учитель стоит, подняв руку с непропорционально большой ладонью, уголки рта опущены. Иуда черен лицом, подавлен своим скорым предательством. Правая часть триптиха изображает Христа, распятого на кресте, голова упала на грудь. Раны ужасающи, римский солдат как раз всаживает ему в бок копье, хлещет кровь. Слева — Благовещение: Мария сложила руки на животе, грозное существо с распростертыми крыльями, вытянув длинный указательный палец, энергично кивает головой. На заднем плане солнце освещает мирно пасущегося ягненка.