Контора открыта по будням с восьми до десяти. Здесь решаются практические вопросы: крестины, похороны, свадьбы, принятие в члены общины, переезды. Спасение душ ограничивается регулярным посредничеством между воюющими супругами. Эти деяния совершаются настоятелем в его кабинете. Прочие так называемые «доверительные» беседы ведутся в архиве, где стоят два хлипких стула.
Утро в начале марта 1915 года. Ледяной дождь хлещет по грязным стеклам. Свет зыбкий, ленивый.
Звонарь, работающий по совместительству в народной школе, правит тетради. Хенрик занят справкой о переезде, у его стола стоит молодая пара, женщина почти на сносях. Ординарный пастор обсуждает похороны. Вдова, ее сестра и зять тихо о чем-то беседуют, для одетой в траур бормочущей и плачущей жены усопшего принесли стул. Дверь в комнату настоятеля Граншё приоткрыта. Он громко разговаривает по телефону, белая бородка подпрыгивает, блестят очки.
Дверь в сени резко распахивается, входит инженер Нурденсон. На нем перепоясанный полушубок, брюки заправлены в грубые сапоги, каракулевую шапку он с головы стащил, жидкие седые волосы встали торчком. Голова выдвинута вперед, нос покраснел от ветра и насморка. Быстрым наметанным взглядом черных глаз он находит нужного ему человека. Не терпящим возражения тоном он бросает через всю комнату, что желает поговорить с пастором Бергманом — немедленно. Хенрик предлагает инженеру Нурденсону присесть и чуть-чуть подождать: «Я скоро закончу». Нурденсон нетерпеливым жестом бросает перчатки на стол с религиозной литературой, замирает, словно обдумывая, не уйти ли, гневно хлопнув дверью, потом вздыхает и усаживается на скрипучий диван. Вынимает очки, несколько минут изучает последний номер «Нашего пароля», но скоро отбрасывает его и закуривает. «Простите, — говорит звонарь, — но в пасторской конторе не курят». «Сейчас курят», — отвечает Нурденсон, растягивая губы в ухмылке, которая не затрагивает глаз. Мужество звонаря на сем иссякает. Слабым взмахом руки он указывает на объявление, висящее у двери, и возвращается к своим тетрадям.
Настоятель, закончивший разговор по телефону, по опыту определил, что в его конторе что-то происходит. Он выходит и видит Нурденсона, который, поднявшись, сердечно жмет ему руку: «Я не вас ищу, брат, а вашего младшего пастора», — говорит Нурденсон, вытягивая длинный палец. «За чем же дело стало?» — вежливо спрашивает настоятель. «Он делает вид, что занят», — отвечает Нурденсон. «Иди сюда, Бергман, звонарь доделает. Подойди сюда, пожалуйста».
Хенрик поднимает глаза от своей писанины и неохотно, но покорно встает. «Инженер хочет поговорить с тобой, можете устроиться в моем кабинете, я все равно иду завтракать». Настоятель вынимает карманные часы: «Уже десять, самое время. Прошу вас, входите! Здесь вам никто не помешает».
Нурденсон усаживается на стул для посетителей и опять закуривает. Хенрик придвигает массивный стул с высокой спинкой — в кресло у стола сесть не решается. Окно застеклено цветным стеклом. Тикают настенные часы.
Нурденсон. Всю жизнь прожил здесь у Стуршёна, но подобной погоды в феврале никогда не видел. Точно сам черт с цепи сорвался.
Хенрик. Люди утверждают, что инфлюэнцу принесла с собой погода. Не знаю, чему и верить.
Нурденсон. Не погода, а война, пастор. Миллионы трупов разлагаются. Инфекция переносится ветром. Но скоро этому конец. Американцы найдут повод, и все закончится. Поверьте.
Хенрик. Через год, два, пять?
Нурденсон. Весьма скоро. Я был в Кёльне несколько недель назад. Изменилось все. Продукты кончаются. На улицах беспорядки. Никто не верит в победу. Хотя пока все идет хорошо.
Хенрик. Хорошо?
Нурденсон. Я имею в виду — для нас. Пока идет война, мы прокормимся. Закончится война — и прокормиться уже будет нельзя.