И меркнет, меркнет смертный страх,
Полуденная в сердце рана,
И роза в голубых руках
Архангела Меридиана.
НОЧНОЙ ГОЛОС
И я, и ты – какая ложь,
Какая ложь.
Из сердца черного встает
Какая злая тень?
И вот себя не узнает
И меркнет день.
Мерцанье страстное тоски,
Движенье бледное руки,
Потом зыбучие пески,
Горючие пески…
Любви всё нет, любви всё нет,
И лишь звезды напрасный свет
В эфире ледяном.
Нет любви, а только жалость,
Только жалость и усталость,
Только ночи тень.
Всё прошло, всё миновало,
Даже сердце бьется вяло,
Не торопит день.
СЕРДЦЕ
Пожалей, о сердце, пожалей
Безнадежный призрак мирных дней.
Ты волны ликующей вольней!
Солнцем ли иль бледною луной
Твой нарушен горестный покой?
И само не знаешь, что с тобой.
О, скажи, куда меня влечешь?
И какую освящаешь ложь?
На тебя давно я не похож
Я смотрел, расчетливый мудрец,
На поля, где сеятель и жнец,
На стада покорные овец;
А труды, и радости, и сны
Были мне прозрачны и ясны,
Словно глубь морской голубизны.
А теперь – всё пенье, всё полет.
И потерян в бездне верный лот,
В океане тонет жалкий плот.
И, как огненный эдемский меч,
Из меня встает до неба смерч,
Чтобы узы смертные рассечь.
«Туманный день, и черные леса…»
Туманный день, и черные леса,
И озеро жемчужное Люцерна.
Осенние сквозные небеса.
О сердце, бейся медленно и верно!
К чему спешить? Любовь всегда с тобой
И музыка земного постоянства,
О, сколько раз ты спорило с судьбой
И побеждало время и пространство.
Преобрази туманные пути,
Наполни мир тревогой вдохновенной,
Чтоб милый образ снова обрести
В тобой оправданной вселенной.
«Помню всё – бесконечный вокзал…»
Помню всё – бесконечный вокзал,
Гор суровых дыханье
И повитый туманом кристалл
Твоего рокового молчанья.
Наклоняюсь и вижу в тоске
Затаенные слезы
И в сухой, недрожащей руке
Две осенние розы.
Вновь летит мой бессонный двойник
Над рекой тиховейной,
Отражая свой призрачный лик
В очистительном золоте Рейна.
От души до луны – зыбкий мост.
С двойником осиянным
Ты восходишь к спокойствию звезд
Фирвальдштедтским туманом.
«Бессонный ветер дует мне в лицо…»
Бессонный ветер дует мне в лицо.
Под плащом таю золотое кольцо.
Мерцает в нем древний лунный опал,
Свет его бледный – тысячи жал.
И то же сиянье в глазах твоих
Медлит и нежит, как медленный стих.
Зеленая, злая восходит звезда, –
Я знаю, я твой, навсегда, навсегда.
«О, как обширен мир и как жесток мой плен…»
О, как обширен мир и как жесток мой плен,
Стесненный негою недрогнувших колен.
Другие видят даль, зеленые моря,
Им предвещает путь бессмертная заря,
И слышат, как поет небес полночных синь,
И дифирамбы вод, и голоса пустынь.
А мне всё видится в объятьях душных сна
Лишь тела дремного упругая волна,
Лишь мед и золото распущенных волос.
И запах сладостный мне снится лунных роз,
И отраженный мир, и опьяненный стих
В холодной синеве дневных очей твоих.
«Засыпаю с болью о тебе…»
Засыпаю с болью о тебе,
Просыпаюсь с болью обо мне,
И совсем моя ты лишь во сне,
Лишь в текучем и неверном сне.
Как противиться земной судьбе?
Верно, сбудется, что суждено,
Мерно крутится веретено –
Три сестры склонились в тишине.
Или алая порвется нить,
Чтоб от тела нас освободить,
Чтобы в синем пламени светил
Нас уже никто не разлучил.
«Только боль, только сон. И к чему все страдания эти?..»
Только боль, только сон. И к чему все страдания эти?
Забываю себя, опускаюсь на самое дно
Небывалых морей, где в томительно-призрачном свете
Голубое руно.
Голубое руно золотистых волос оплетает,
И недвижно покоюсь во влажно-текучем бреду.
И, как пестрые рыбы, недели и годы мелькают,
Я себя потерял и тебя не найду.
И тебя не найду. Только будет по-прежнему сниться
Колыханье, мерцанье, пучины прохладное дно,
Только зыбких волос, где текучая прелесть таится,
Голубое руно.
«Вокруг волос твоих, янтарней меда…»
Вокруг волос твоих, янтарней меда,
Уже давно мои витают пчелы.
И сладостная, тихая дремота
Нисходит в опечаленные долы.
И золотая юная комета
Там, в небесах яснеющих, пылает.
Душа плывет в волнах эфирных света,
В твой сонный мир незримо проникает.
И мы плывем – легчайшее виденье –
Очищенные огненною мукой,
Как две души пред болью воплощенья,
Перед земною страшною разлукой.
«За это одиночество…»