«Ну надо же!» — подумалось мне. «Таинственный Восток, мать его… сколь многого мы не знаем об окружающем мире!»
— Генерал-поручик, у меня будет к вам важное поручение, — произнёс я, решив перевести разговор в практическую плоскость. — Вам следует написать официальный отчёт об этой компании, обобщив в нём весь накопленный боевой опыт. Для сколь можно подробного описания боёв привлеките своих отличившихся в компанию офицеров. Мы потом разошлём этого войска, дабы там не забывали о способах войны с восточными народами и в следующий раз не изобретали заново велосипед… И в будущем всегда поступать также: ни грана боевого опыта не должно пропасть втуне!
— А что скажете вы про их армию? — тут же спросил у Бонапарта Александр Васильевич, баюкающий на коленке внука и давно уже ёрзавший от нетерпения. Обожая военные действия, Суворов очень сожалел, что так и не попал в Персию. Подозреваю, что этого обстоятельства тесть мне никогда уже не простит…
Надо сказать что Николай Карлович всегда отличался непроницаемым выражением лица, по которому совершенно невозможно было предугадать, о чём он думает. Однако сейчас, лишь взглянув на него, я сразу понял — о персидском войске он очень низкого мнения.
— Армия этой державы очень слаба, причём в любом её компоненте. Персидский солдат, как пехотный, так и кавалерийский и артиллерийский, даже выглядит нелепо, и вовсе не имеет воинственного виду. Их пехотинцы — сарбазы*(регулярного пехотинца) очень не трудно. Красный однобортный мундир с широкими полами сидит на нем мешковато, широкие белые шаровары, и некое подобие сандалий на ногах у европейских воинов вызывают лишь презрительную улыбку. Все это надето и держится криво и косо. С сотворения мира и по ныне, ни один человек, с оружием в руках прогуливающийся по земному шару, не имел такого странного, смешного и вместе жалкого виду! К этому всему стоит добавить самую нелепую причёску: головы у них выбриты, за исключением пуклей на висках, называемых зюлъфиры, и чуба — хохла на маковке; и всё это прикрыто прескверной бараньей шапкой. Комичное, доложу я вам, зрелище! Притом, все они низкорослые, и французские ружья тяжестью своею, кажется, так и давят несчастных к земле…
— Итак, их войско выгладит нелепо; но внешность бывает обманчива! Возможно, оно имеет некие внутренние достоинства? — спросил я. — Ведь трудно предположить, что такая древняя держава могла бы существовать столько лет, не имея исправной военной машины!
Сидевший рядом Аркадий Суворов только усмехнулся.
— Наверное, не нужно говорить вам, Ваше Величество, что любая пехота лишь тогда чего-нибудь стоит, когда она дисциплинирована и обучена. В Персии мы этого не видели совершенно, несмотря на все усилия иностранных инструкторов привести войска шаха хоть к какому-то приличному виду. Вообще, должно сказать, что из персиян трудно, если не невозможно, сделать хороших воинов: отсутствие европейского понятия о чести и необыкновенная трусость, всеобщая в Персии, есть первые и главные к тому препятствия; а присоединив лень и нерадение, трудно вообразить себе, чтобы при таких условиях можно было устроить какую-нибудь толковую армию.
— Это плохо — ведь теперь, поставив «своего» шахиншаха, мы с персами стали союзники. Вообще в армии шаха есть иностранные офицеры?
— Да, они появились с воцарением Каджаров. Хотя французские офицеры, находившиеся в службе его шахского величества, действительно старались образовать войско, не жалея самых энергических восклицаний при обучении солдат, однако все что-то не ладилось!
Насмешливо улыбавшийся всё это время Аркадий Суворов, утолив к тому времени свой молодой аппетит, тоже решил рассказать о своих персидских впечатлениях. Судя по всему, он полностью разделял мнение своего шефа о персах.
— Как-то раз, приметив впереди себя караул, который занимался вечернею зарею, я поехал к нему, и увидел совершенно курьезные вещи! Несчастный барабанщик и два или три флейщика, нисколько не думая о том, что все они заняты одним и тем же делом, играли военную музыку всякий по-своему, без малейшего уважения к такту и гармонии. В это же время караул, которому они играли, стоял под ружьем, выстроившись в наикривейшую изо всех возможных линию, и представляя собой самое беспорядочное целое, какое только можно вообразить. Иные стояли, сложив под ружьем руки, другие почесывали в голове, и так далее. Наёмный офицер, толстый рыжий англичанин, стоял сбоку и командовал ими по-персидски, перемежая речь свою типическими британскими «годдемами». И было отчего! По пробитии зари, он прокричал им громко: направо! И тут пошла каша неизъяснимая: цельные обороты и полуобороты, обороты на право и на лево, на лево-кругом, все это смешалось вместе; музыка, состоящая из множества флейт и барабанов, больших и маленьких, грянула изо всей мочи, и караул двинулся с места в таком же порядке, в каком стоял на месте. Все русские, при том присутствовавшие, покатывались со смеху, а англичанин, и так уже весь красный от местного солнца, просто-таки побагровел!