А лето уже вовсю шпарило серым маревом, напускало тучи комаров по ночам, журчало ручьями. Кое-где на вершинах холмов желтели проплешины ягеля, а повсюду в низинах уже волновалось полынное безбрежье, ближе к реке уступавшее место ернику и темным еловым рощицам, в которых любили прятаться от жары голуби и белые куропатки. Уже разливались душными терпкими ночами соловьиные трели, уже шныряли повсюду жадные лисицы, подбираясь к самому стойбищу, привлеченные стойким запахом мяса и рыбы, уже детвора ловила кротов, чтобы содрать шкуру на оберег от медведя. Охотники с утра уходили проверять заячьи силки и бить водную птицу, рыбаки крючьями ловили в реке стерлядь, ставили сети на ельца и окуня, ивовыми мордами таскали налимов. Бабы присматривали за лошадьми: собирали их на ночь в окруженные дымокурами загоны, вычесывали из них паршу, доили, а еще сдирали в рощах сосновую кору для заболони, чинили одежу, лепили посуду.
Но главная мысль у всех была одна — о покосе. Каждое лето все общинники от мала до велика выходили на луга, окружавшие летник, и с утра до вечера косили траву. Чем больше накосишь, тем сытнее будет зимой скотина. А чем сытнее будет скотина, тем больше будет молока и мяса. Так жили веками, не мысля, что может быть по другому. Но теперь вождь не торопился с этим: сначала загнал всех в мертвое место, а потом и вовсе умчался ловить жену. А лето ждать не будет — глазом не успеешь моргнуть, как зарядят дожди, а там и до снега недалеко. Общинники бухтели, но поднять голос не решались — Головня уже показал всем, что бывает с крикунами.
Однажды сиреневыми ясными сумерками, когда измученная Рдяница задремала, уронив голову на грудь, чьи-то руки обхватили ее затекшие черные запястья, и жила, которой баба была примотана к коновязи, лопнула. Рдяница завалилась на вытоптанную ногами и копытами землю, тихонько охнула и открыла глаза, моргая спросонок. Тело не слушалось ее, лицо распухло от комариных укусов.
— Кто это?
— Это мы, мама.
Слезящимися глазами она различила в полумраке три милых ее сердцу лица.
— Сынок? О-ох, тяжко мне… Не могу пошевелиться. Ты чего здесь?
— Пришел помочь тебе. Я и сеструхи. Мы все тут.
— Ох, как же вы… детки мои добрые… никто не отважился, а вы… Дайте расцелую вас.
Они кинулись друг другу в объятия, даже мальчишка захлюпал носом, хоть и старался сдержаться. Дети зашептали наперебой:
— Мы тебя тут не оставим… все уйдем… как Искра ушла… только сани нужны… без них никак…
Слезы стекали по щекам Рдяницы, она целовала своих детей — одного за другим, горячо и страстно. Потом отстранилась — не время было для ласк, надо было действовать. Но что сделать? Убежать к Павлуцким, по примеру Искры? Или уйти в тайгу, на авось? Нет, она поступит иначе.
— Доченьки мои любимые, помогите подняться. К девкам пойду. А ты, Костровик, слетай за ножом. Да смотри на сторожей не нарвись. От загона-то держись подальше. Встретишь кого — говори, по нужде вышел, да заплутал. Ну, беги.
Мальчишка смотрел на нее, открыв рот, и не двигался с места. Хлопнул себя по щеке — раздавил комара.
— А сани что же? — спросил он.
— Не нужно их. Останемся здесь. Верь мне, сынок. Так будет лучше.
Костовик кивнул и, вскочив, помчался в родительское жилище. А Рдяница, опираясь на дочерей, заковыляла в женское жилище.
На пологом склоне огромным зрачком мигал огненный круг. Внутри него шевелился утонувший в полумраке табун — каурые, пегие и вороные кобылицы охраняли прикорнувших жеребят, а над ними то тут, то там вздымались головы коней: выпрастывались из темноты, крутились туда-сюда и снова исчезали в скопище тел. Небо треснуло и разверзлось бурлящими красками — алой, белой, желтой. Призрачный свет полился на дремлющее в сумерках становище. Рдяница вскинула голову, прошептала сквозь зубы: «Помоги мне, Огонь! О, помоги же мне, Огонь!».
Костровик был скор — прибежал к женскому жилищу даже раньше, чем туда доковыляла Рдяница. Стоял, взбудоражено приплясывая, как горячий скакун. В руке его темнели резные деревянные ножны изумительной работы. Жар ладил их для себя, расстарался, любовно выведя каждую черточку — огненные зигзаги, ледяные конусы, череп с устрашающим оскалом: намек на участь тех, кто выступит против владельца. Доделать не успел — внизу, на самом острие, было еще много пустого места.