Рдяница, узрев сына, всплеснула руками:
— Быстро же ты, пострел. Постой здесь покуда. Да кричи, ежели кто вздумает войти.
Дочерей она отослала в отцовское жилище, велев не высовываться. Затем ступила внутрь.
В темноте льдисто переливались остывающие угли, словно капли с бушующего красками неба. Могуче гремел в провонявших дымом мохнатых стенах старушечий храп. Рдяница нащупала воткнутую рядом со входом лучину, запалила ее от углей, осмотрелась.
— Вставайте, девки!
Раздались сонные возгласы, перепуганная Варениха, перестав храпеть, завопила:
— Кто тут? Кто тут? Изыди, нечистый, прочь, прочь…
В неверном свете лучины всклокоченная, исполосованная черными от грязи морщинами Рдяница и впрямь смахивала на пришельца с того света.
— Не узнали, девоньки? — ухмыльнулась она.
— Рдяница, ты что ли? Никак Сполох смилостивился? Освободил тебя?
— От него дождешься, как же. Сама вызволилась, а теперь вот к вам заявилась.
Девки и старухи подступили к гостье, окружили ее полукольцом. Варениха крикнула своим:
— Огонь-то раздуйте, не видно ни Льда… — Потом придвинулась к Рдянице. — Да точно ли ты? Не дух ли к нам заявился? А то смотри, заклятье страшное наложу, неснимаемое.
— Да я это, я. Вот хоть пощупай.
— Ну тогда проходи к очагу. У нас там вареные голени с вечера остались. Горивласа, вытащи-ка…
— Некогда нам сидеть. Пришла я, девоньки, вот зачем: узнала, что Рычаговы на наших злоумышляют, хотят извести. Надо родичей подымать.
Присутствующие озадачились.
— Это как же? Собрание что ли созвать? — боязливо спросил кто-то. — Так там нас не послушают…
— Хватит, наболтались уже. Сами управимся. Кто со мной?
— Прежде расскажи, что задумала. Куда мы попремся среди ночи?
— Родичам кровь вскипячу, чтоб очнулись от дремы. Клич брошу.
Пламя лучины так и прыгало в расширенных от страха глазах женщин. Точно Огонь, вдохновляя на подвиг, рассыпался искорками по зрачкам, воспламенил умы, разжег тлевшие надежды. Но они еще колебались. Привыкшие лишь вздыхать и жаловаться, они со страхом вслушивались в слова подруги.
— От вас мне многого не надо, — продолжала Рдяница. — Бегите по жилищам да вопите, что Рычаговы на Сполоха напали. Остальное — моя забота.
— Да неужто ж напали? — ахнула Варениха. — Вот нечестивцы-то!
Рдяница, улыбнувшись, вытащила из костра горящее полено. В трескучем пламени ее волосы зашевелились как огромные черви.
— Бегите, девоньки, бегите. Спасайте род.
И девки понеслись, голося, перепуганными птенцами рассыпались по становищу, а Рдяница, подняв над собой горящее полено, направилась к жилищу Сполоха. Костровик двинулся за ней, судорожно тиская в ладони ножны.
Снизу, от загона, послышались изумленные голоса:
— Эй, бабы! Что стряслось? Чего орете? Медведя что ль увидали?
Рдяница даже не обернулась — приблизившись к жилищу помощника вождя, ткнула горящим поленом в шкуру, натянутую меж перекрещеных лесин. Приказала сыну:
— Встань-ка, милый, у входа. Если кто полезет, ножом его. Да бей без пощады! Нечего миловать.
Сын оторопел. Спросил:
— Да как же это, матушка? Живого человека?
Мать не ответила ему — двинулась вокруг жилища, ведя по нему пылающей деревяшкой. Глаза ее бешено таращились, с лица не сходил жуткий оскал. Ворсинки на шкурах вспыхивали и гасли, выгорая черной полосой.
В жилище послышались возгласы, оттуда на четвереньках выполз Сполох в камусовом нательнике.
— Бей его! — завизжала Рдяница. — Бей, сынок, не жалей!
Костровик очнулся от оцепенения, выхватил нож — чуть изогнутое вдоль краев, лезвие оранжево сверкнуло в свете занимающегося пламени.
— Бей! Чего ждешь? Вот он, вражина, мучитель проклятый!
Сполох устремил взгляд на мальчишку, изумленно моргнул и кинулся обратно в жилище. А Рдяница, подскочив ко входу, бросила внутрь горящее полено.
— Вот тебе, изверг! Сгори без остатка!
Изнутри потянуло дымом, в стенки что-то несколько раз глухо стукнулось.
— Не выпускай его, сынок! — орала Рдяница, прыгая как ряженая плясунья. — Не выпускай!
Кончик ножа в руке Костровика задрожал. У мальчишки сделалось странное, каменно-дикое лицо. Рдяница завертелась, точно Отец на камлании, задвигала головой, бегая взглядом по прелой земле. Потом увидала что-то, с радостным криком бросилась туда, подняла камень — неровный, белесый, с острыми краями. Осколок стены древних.
А по стойбищу уже несся утробный, мучительный вой, и носились верещавшие тени, и вспыхивали тут и там смоляные факелы.
— Наших, наших бьют!