— Что ты! Что ты! С ума сошел? Как можно! Кто мы, и кто он! Ты в обиде за жену. Признайся в этом! Ты боишься, что он отберет ее у тебя. Она же — из семьи Отца. А Головня ненавидит Отцов. Боишься, он убьет ее. Вот и вся твоя справедливость. За свою ненаглядную трепещешь.
Но прерывая его, из тьмы излился неумолимый голос:
— Я думал, мы — родичи, Жар.
И Косторез запнулся, в изумлении уставившись на товарища. Темные волосы Сполоха в полумраке шевелились как черви, потное лицо отливало медью.
— Поманил тебя вождь, а ты уже и руки ему готов лизать. Эх… — Сполох вскочил, шагнул к выходу. И добавил, обернувшись: — Вижу, не зря тебя мой отец ящерицей величал. И вашим, и нашим… везде пролезешь. Даже хвост потерять готов… Ладно, справлюсь без тебя. Не дрожи. И попрекать тебя не буду. Не за себя же стараюсь — за род.
И вышел в дождь.
— Ты убил моего сына! — крикнул Жар ему вслед.
А может, не кричал? Может, только подумал?
А Головня тем временем сидел в избе ильинского Отца и слушал кузнеца, волею случая попавшего в плен вместе с местными. Кузнец сам вызвался потолковать с вождем — сказал, что знает, где искать металлы. Головня не мог отказаться.
— Мертвое место, где твои люди копались, нам известно — безблагодатное оно, — говорил кузнец, возя огромными ладонями по своим безволосым коленкам. — Там уж до тебя копались, рыли — еще при дедах, ага. Видно, сильное заклятье когда-то наложили, что все железо на глубину ушло. С таким-то лучше не связываться. А вот я тебе скажу, великий вождь, где оно есть, ага. Ты пойди-тка к Широкой реке, да переправься через нее, да иди дальше — увидишь мертвое место. Вот там металл есть, ага. Только ни к чему тебе туда лезть, потому как металл у тебя под ногами лежит, ага. Тут его еще древние добывали. Ежели на полдень пойдешь, увидишь черные и серые ямы — не простые то ямы, а железные. У древних ворожба была — не чета нашей, могучая! Слово заветное знали: как скажут его, так им руда и открывалась. Нынче эти ямы по весне в паводке стоят, просто так не подберешься. К тому ж еще и большая вода рядом, а там, известно, — пришельцы. А что до камня, ты его на Тихой реке не ищи — плохой он там весь, сыпется. А который хороший, тот на дне. Каменоломня там была когда-то, а потом, видишь, по грехам нашим залило. За камнем тебе надо по большой воде плыть, на полночь. А ежели совсем хороший камень хочешь, то плыви на восток, к Высоким горам. Слыхал о таких? Вот там камень добрый, и много его. Можно и угольком разжиться — на нем металл плавить ай как хорошо! А здесь ты ни камня, ни угля не найдешь, ага…
Головня жадно слушал. Вот оно, свершилось: нашелся сведущий человек. Бродяга! На Головню смотрел бестрепетно, хоть и с почтением. Сквозь квадрат окна над его макушкой проглядывало седое небо, точно великан накрыл жилище огромной бородой. Мерклый свет выхватывал из темноты торчащие космы. Говор у него был незнакомый: цокающий, звонко чеканящий.
— Ты не думай, вождь, я к тебе не из страха пришел — из восхищения. Увидал, как ты со своими людьми пришельцев крушишь, и сердце екнуло. Вот, думаю, кто нас оборонит от полуденной заразы. Они ведь кругом: и в Песках, и в Кедровом урочище, и на Сизых горах, ага. Нигде от них не скроешься. Скоро и до нас доберутся.
— Сам-то из какой общины? — спросил вождь без улыбки.
Кузнец прислонил висок к несущему столбу, обнял столб одной рукой, как девичий стан.
— С востока я, — сказал уклончиво. — Из-за большой воды. Ты не знаешь.
— Гляжу, гордый больно. Имя-то тебе как?
Тот опять помялся, прижмурился точно сомлевший пес.
— Местные кличут Дымником.
— Злых духов, что ли испугался, Дымник? Ты знаешь ли, что духи эти — пыль перед Наукой, нашей богиней?
— Слыхал, ага. — Кузнец втянул носом воздух, пахнущий заболонью и сушеной ягодой. — Эхма, да что уж там, коли так… Осколыш мое имя. Из ледопоклонников я.
Вождь с любопытством всмотрелся в кузнеца: оспяное, изрытое прыщами лицо, покрасневшие с недосыпу глаза, вздернутый нос. Человек как человек. И не скажешь, что еретик. Хотя об Искромете тоже ведь не сказали бы.
— Пред Наукой все едины: что еретики, что огнепоклонники, — сказал Головня. — Поклонишься богине — примем как собрата. Останешься в лжеверии — наденем кольцо на шею. У нас все просто.
Кузнец открыл было рот, чтобы ответить, но тут открылась дверь, и внутрь под шум дождя вступил Сполох. Мокрые волосья его облепили перекошенный лик, с кончика ножа в руке падали тяжелые капли. Странно осклабившись, он воззрился на вождя и тихо заурчал, как голодный волк. Обереги на его груди глухо постукивали, переливаясь чернотой. Он помялся, будто решаясь на что-то, шагнул вперед и вновь остановился, глубоко дыша. Головня посмотрел в его желтые чешуйчатые глаза и мигом все понял: ноги сами подбросили упругое тело, руки выпрастались вперед, целясь помощнику в горло. Сполох не устоял, опрокинулся навзничь, зарычал от боли, когда ладони вождя прижали к земле его руку, державшую нож. Кузнец тоже сорвался с лавки, брякнулся коленями на грудь Сполоху, поймал его кулак в свою широкую мясистую лапу, а другой рукой без размаха въехал Сполоху по челюсти. Охотник зашипел от боли, глотая выступившую на губах кровь, дернулся и простонал с ненавистью: