Он умылся из кадки с водой, потом взял с полки бело-синюю эмалированную чашку с рисунком в виде безрогих гривастых оленей, окруженных цветами. Чашку привезли издалека, с той стороны Небесных гор, с берегов Соленой воды, где Огонь выглядывает из-за облаков. Так говорили. Правда или нет — кто знает? Чашки шли нарасхват — за каждую выкладывали до пяти лошадей или до пяти пятков горностаевых шкур.
Жар налил из кувшина молока, подсел к очагу, начал пить, размышляя.
Где же достать киноварь?
Ее привозили гости — лукавые и необязательные люди. Привозили с юга, переправляли с того берега большой воды. Жар давно предлагал вождю отправить туда отряд, разведать пути. Проканителились, забыли, а теперь вот сиди и жди, когда охотники вернутся. Хорошо, что есть пушнина и рыбий зуб — будет чем меняться с гостями.
Он вздохнул, отставил пустую кружку и, надев меховик, вышел на мороз.
По правую руку от Косторезовой избы тянулись шатры гостей: красные, желтые, синие. Слева торчали срубы общинников: приземистые, пузатые, словно бабы на сносях. Вдоль срубов тянулись палки с сушеной рыбой, стояли врытые торцом сани. На краю холма высились кузни, меж которых вилась тропинка к плавильням. Там же, чуть в стороне, чернела слегка присыпанная снегом гора угля.
Головня повернул направо и двинулся вниз по бугристому склону, цепляясь ногами за хваткие кусты скрытого под снегом стланика. У подножия холма, полузанесенная порошей, торчала среди сугробов глыба известняка — словно туша огромного окаменелого тюленя. Глыбу доставили из урочища Белых холмов, тащили много дней, обвязав переплетенными жилами; измучили лошадей, сами чуть не померли от натуги, но приволокли. Теперь она ждала, пока за нее возьмутся еретики-каменотесы с того берега большой воды, доставленные исполнительным Осколышем.
Жар подступил к глыбе, обозрел ее с возвышения. Всю ночь ворочался, не мог заснуть: воображал, как будет обтесывать эту громадину, как будет ходить вокруг нее, покрикивая на работников, как будет делать замеры. Ошибка тут недопустима. Все должно быть выполнено безукоризненно. Сейчас решалась его судьба: оставит он по себе вечную память или уйдет в небытие.
Он стоял, тихонько дрожа от нетерпения, а небо над ним понемногу светлело, темно-серые духи понемногу расцепляли хватку, уползали прочь, и на их месте проступало однообразное бездонное марево — слепое и глухое, как тьма в пещере.
«Лик — самое важное, — думал Жар. — Он будет большим, очень большим. Шеей можно пренебречь… И частью туловища. Пусть. Кому оно нужно, это туловище? У богов как у людей — все решают глаза».
Община уже просыпалась: полились далекие разговоры, утробно забулькали ведра в проруби, загрохотал где-то уголь, сгружаемый в бадью; хрустя снегом, побежали к хлевам веселые девки, затявкали псы, выпрашивая подачку.
Пора было возвращаться домой.
Косторез развернулся и в задумчивости побрел вверх по склону, скрипуче вминая в снег ветви стланика. Наверху его уже ждал помощник — беззаботный уроженец Крайних гор, приставленный вождем для совета и пригляда по каменному делу. Звали его Штырь и каменщиком он был отменным — всю жизнь только тем и занимался, что тесал булыжники. Косторезу, честно говоря, этот помощник был как кость в горле: еретик, гнилушка, тьфу. Чем взял? Ворожбой, не иначе. Они, горцы, чародействовать горазды.
Блистая прозрачным самоцветом в левом ухе, помощник сообщил:
— Ноцью возвернулся Луцина с госцями. Киновари нету.
Жар остановился как вкопанный.
— К-как нету? П-почему?
— Грит, видял церных пришельцев. Вот и возвернулся.
Мысли поскакали одна быстрее другой. Бешенство охватила Костореза.
— Лоботряс бестолковый. Киновари нет — покрасим кровью. Твоей кровью! А чем еще?! Ты знаешь? Нет?
Тот пожал плечами, нисколько не устрашенный гневом начальника.
— Где он? — отрывисто спросил Жар.
— Луцина?
— Ну.
Тот коротко подумал, заведя глаза к шершавому небу.
— Спит, должно быць.
— А что привез? Хотя… ну, это… пошли туда. К обозу. Он его разгрузить не успел еще?
— Нет.
И они двинулись к обозу.
Над стойбищем уже вовсю возносился деловитый гул, вбиравший в себя ленивое переругивание соседей, степенные разговоры гостей, задорные кличи охотников, звонкий смех ребятни, покрикивания матерей и много чего еще. Косторез и его помощник шли, вдыхая запах навоза, ядреного свежего снега, вяленой рыбы и прокопченых шкур.
— Чего ж мне это… не сказали-то? — спросил Жар, не поднимая головы.
— Хацели… Поздно было. Цемно.