Старик разглагольствовал, дрожа седыми брылями, а Головня терпеливо слушал его, попивая молоко. Речь Хвороста была ему приятна.
А тот продолжил, переведя дух:
— Твоя мудрость, внушенная Наукой, помогает тебе идти от победы к победе, о великий вождь. Но даже мудрейшему из мудрых нужны хорошие исполнители его приказов. Ты сказал, великий вождь, что благо Науки требует подчинить Ее воле богомерзких Лиштуковых и жителей ледяных полей. Воистину своевременное решение! Но кто возьмется за такое? Мы знаем, великий вождь, что тебе все по плечу, однако помним также, чем закончилась твоя отлучка из общины — презренные отступники вообразили, будто без тебя легко справятся с людьми Науки. Они ошиблись, но пламя мятежа пожрало многих твоих верных слуг. Стоит ли вновь искушать судьбу? Мои сыновья давно жаждут отличиться перед тобой. Тебе нет нужды отправляться самому ни на юг, ни на север. Пошли одного из них в ледяные поля, а другого — к Черному берегу. Оба они готовы отдать жизнь за тебя, великий вождь. Прошу, дай им проявить свою верность, и они не подведут. Вот что я хотел сказать.
Он замолчал и благообразно сложил морщинистые, в коричневых пятнах, руки на животе. Помощники изумленно переглядывались, размышляя, чем им аукнется внезапное предложение Хвороста. Головня, оживившись, промолвил:
— Славно придумано, старик! Вижу, не зря я возвысил тебя — ты воистину предан мне и неустанно радеешь о благе Науки. — Он посмотрел на остальных. — Вот как надо служить богине! Бесстрашно и самоотреченно, а не поджимать хвост от любой опасности. Слышишь, Лучина? Это тебе укор.
— Головня, чтоб я лопнул, — воскликнул тот. — Позволь еще раз съездить, и все болванки тебе привезу, до единой! Душой своей клянусь.
— Поздно, Лучинушка, поздно. Ты вон лучше за новичками приглядывай, чтобы по ночам к девкам не бегали.
Жар мстительно добавил:
— И киноварь не привез.
Лучина покосился на него, стиснув зубы от бешенства. Маленькое личико его сделалось похожим на оскалившуюся лисью мордочку.
Головня сказал:
— Будь по-твоему, старик. Дам лучших людей, а если справятся твои сынки, подарю каждому по три десятка лошадей.
— Славой о твоих милостях полнится край, великий вождь, — просипел Хворост.
Все складывалось как нельзя лучше. Решение было принято, главные назначены. Обошлось без распеканий и глухих угроз.
Чувствуя, что вождь расслабился, Жар произнес:
— Позволь… слово… вождь.
— Ну? — буркнул Головня, мельком глянув на него.
— О Зольнице… Сполоховой мачехе… Она… тяжело ей… задолжала Чаднику… тот требует… в услужение… а все ж таки — вдова вождя… да и наша… нехорошо как-то…
— Слыхал я о том, — небрежно ответил Головня. — И чего ты хочешь от меня?
— Ну, — смешался Косторез. — Вступиться… помочь… хоть и Сполохова мачеха… а все же.
Головня долго жевал кислые ягодки клюквы: они лопались меж зубов, брызгая алым соком. Жар обильно потел, ожидая ответа. Прочие помощники с причмокиванием увлеченно пожирали строганину и потроха, делая вид, что не замечают затянувшегося молчания.
Наконец, Головня произнес:
— Сама влезла — сама пусть и расхлебывает.
— Да ведь наша же, вождь!.. — вырвалось у Жара.
— Что ж с того? Для меня все едины. — Он посмотрел на Костореза, опалил зелеными зрачками. — Или думаешь, своим поблажки будут? Не жди.
Жар закашлялся, подавившись воздухом. Открыл было рот, но тут же и закрыл его: лучше не настаивать.
На том совет и завершился.
Запахнувшись в меховик, Жар вышел наружу — ноздри мгновенно слиплись от мороза, студеные духи вцепились коготками в щеки и кончик носа. Сзади грохнула дверь — появился Лучина. Хмуро зыркнул на товарища из-под рыжего лисьего колпака с соболиной оторочкой, сказал одному из стражей:
— Нож.
Косторез потоптался, терзаемый угрызениями совести, робко подступил к товарищу.
— Лучина, я…
— Что? — тот обернулся, глянул на него, засовывая белесый от мороза нож в чехол. Потер тыльной стороной рукавицы запунцовевший нос. — Чего еще?
— Я это… ну, лишнее… ты не серчай…
Лучина усмехнулся в игольчатую бороду.
— Задним умом все ямы полны. — И, встряхнув головой, зашагал прочь со двора.
Опечаленный Жар поплелся к глыбе известняка. Двигаясь вдоль длинного, прикрытого шкурами, ученого жилища, услышал тонкий голос наставника, доносившийся изнутри: