— Слава вождю! — выкрикнул кто-то из толпы. — Слава благодетелю!
И люди закричали наперебой:
— Слава! Слава! Долгих зим и крепкого здоровья!
Головня поискал глазами Жара, позвал его:
— Косторез, ты там? Покажись.
Жар торопливо протиснулся вперед. Судорожно потирая руки, промолвил:
— Я здесь… великий вождь.
Глаза его искательно смотрели из-под колпака.
— Иди за мной, — приказал Головня.
Первое, что увидел Жар, ступив во двор, — это распростертое на снегу тело Варенихи (седые волосы известково белели в потемках), и скорбно склонившуюся над мертвой бабкой Зольницу. Косторез остановился как вкопанный, невольно сделал шаг назад, уперевшись спиной в тын. Зольница подняла на него лицо, усмехнулась из-под ветхого колпака — пятна застывшей крови в темноте чернели как язвы от кожной болезни. Вождь неспешно приближался к ней, поигрывая плетью.
— Слыхала? — самодовольно произнес он. — Любят меня родичи. Волнуются. Среди ночи из жилищ повылазили. А о тебе всплакнет ли кто завтра? — Он обернулся к Косторезу. — Знаешь, за что казню ее?
Жар молчал, окаменев от страха.
— За предательство и ворожбу, — объяснил Головня. — Порчу на меня вздумала наводить, засранка. Говорят, ты тоже там был, видел, как она колдовала. Правда ли? Я ведь верил тебе, Жар.
— В-великий вождь, — промямлил умелец, трясясь всем телом. — С-случайно…
— Случайно?
— С-случайно заш-шел… Н-не знал…
— Не знал? А вот мы у нее сейчас спросим. — Он повернул лицо к Зольнице. — Ну что, правду молвит или врет? Знал он о твоем непотребстве? Отвечай.
Та злобно прищурилась, произнесла будто с удивлением:
— Я-то думала, ты донес, Жар. Зря грешила, выходит. Прости.
Косторез пошатнулся, вспотев, вцепился в поясные обереги.
— Кл-лянусь… ничего не знал… ничего!
Стоявший чуть поодаль Хворост воскликнул, махнув рукой:
— Да что с ним толковать, великий вождь! Глянь: у него измена на роже нарисована. Прежняя жена в крамоле жила, и приятель его, Сполох, тоже. Случайно, что ли, он за негодяйку эту на твоем совете вступался? Они все повязаны, это уж как пить дать. Позволь, самолично с ним разделаюсь, сволочью такой.
Жар замотал головой, залепетал что-то бессвязное. Страх вымел из головы все мысли, душа забилась куда-то в уголок и вопила от ужаса.
— Обвинения против тебя тяжкие, Жар, — произнес Головня. — Есть ли что сказать в оправдание?
У Костореза подогнулись ноги. Бухнувшись на колени, он униженно завопил:
— Невиновен я, вождь, невиновен! Это она, мразь, ворожила, а я чист пред тобой. Ходил к Варенихе, чтобы дочь исцелить. Верь мне, Головня! Разве ты не знаешь меня? Мы ведь — родичи с тобой. Одной крови…
Хворост выкрикнул, прерывая его:
— Родством с вождем прикрыться хочешь, кощунник? Не знаешь, разве, что нет для Науки ни Артамонова, ни Рычагова, все равны. Зато каждый видит: Рдяница, Пылан, Сполох, эти две негодяйки — все твои родичи.
— Да как же… — совсем растерялся Жар. — А вождь… Лучина, хоть ты скажи!
Тот рыпнулся было, поднял глаза, но глянул на вождя и смиренно изрек:
— Ты, Жар, ответь как на духу: ворожил или нет?
— Да нет же!
Хворост рявкнул:
— Врешь, пес! Горивласка призналась, что видела тебя. С какого рожна ей врать?
— Г-горивласка?
— Твоя, Артамоновская порода!
Головня, горько усмехаясь, наблюдал за этим разговором. Потом сказал, подрагивая верхней губой:
— Нет тебе веры, Жар. Юлишь, вертишься… Значит, есть что скрывать. От меня, от твоего вождя. Как же верить тебе? Эх… — И, вздохнув с сожалением, приказал копейщикам: — Отведите его и эту лохматую дрянь к кузницам, пусть там их прикуют. И сторожите хорошенько.
— Вождь! Головня! — возопил Жар, подползая к нему на коленках. — Пощади, помилуй! Это же я, Косторез. За что ты меня? Я в-верен тебе… верен! Клянусь всем святым!
Но Головня отвернулся и, не слушая его, направился в избу. А стражники вывернули Косторезу руки, связали их ремнями и поволокли стенающего умельца к кузницам. Туда же потащили за шиворот и Зольницу. Шалая баба смеялась, суча ногами, пыталась извернуться, укусить стражника за пальцы.
— Все вы прокляты небом! — кричала она. — Все до единого. Отрекшимся от истины — вечное забвение! Лишь тот свят, кто сохранил веру в сердце. Все сдохнете без славы! И звери придут, чтобы пожрать ваши останки.
А над ней бушевало красками небо, стекая разводами к окоему, и трепыхались на верхушках коновязей лошадиные гривы, и неслись отовсюду ругань и свист, и люди подбегали к предателям, чтобы пнуть их и плюнуть им в лицо. А стражник, что тащил Зольницу, повторял с ненавистью: