— Знать, судьба такова, — вздохнул ему.
Тот опять задрыгался под ладонью стражника, часто-часто засопел, аж сердце захолонуло — по бороде, застывая на ходу, потекла пузырчатая белая слюна.
— Ты не серчай на меня, Жар, — продолжал Лучина. — Сам видишь… подневольный человек. Головне лучше знать. Науку-то раньше меня увидишь… замолви там словечко. — Он посмотрел на стражника, произнес: — Убери лапу.
Тот отпустил Жара, выпрямился, непроницаемо взирая на палача. Жар зажмурился, замер, как собака в ожидании удара. Лучина вздохнул, встал сбоку от казнимого, двумя руками занес над собой топор. Постоял, прицеливаясь, затем с досадой закряхтел и, снова опустив топор, начал зубами стягивать с ладоней рукавицы. Те не давались, застревали, Лучина спешил, тянул их на себя — сначала одну, потому другую. Народ ярился, подзуживал его, неистовствовал. Головня раздраженно крикнул:
— Хватит возиться! Руби!
Жар, открыв глаза, косился на своего палача. Щека его мелко дрожала. Он широко раскрыл рот, будто задыхался, и вдруг заверещал что есть силы:
— Слава великому вождю! Слава великому вождю!
Лучина, скинув рукавицы, опять ухватился за топор — от холода древесины заныли запястья.
— Не шевелись.
Жар, видно, не услышал — дернулся. Топор прошел вскользь, смахнул Косторезу правое ухо с вместе кожей, вонзился в дерево. Жар заорал, покатившись по снегу. Стражник бросился за ним, подхватил, опять потащил к колоде. Кровь испятнала снег вокруг Жара. Сквозь рев толпы прорезались истошные визги Косторезова семейства и собственный крик умельца:
— Слава великому вождю!
Лучина зарычал, теряя голову:
— Прижми!
Стражник вдавил лицо Жара в колоду, потом отскочил, чтоб не задели. Топор, тускло отсвечивая, опять поднялся над головой Лучины. На этот раз удар был точен. Башка откатилась, разбрызгивая алые пятна, тело свалилось на левый бок. Толпа зашлась в оглушительном крике. Лучина, тяжело дыша, смотрел на труп товарища. В ушах его свистело, по щекам стекали капли пота, руки гудели мурашками. «Сделано», — повторял он себе, будто не верил в совершенное. Он, Лучина, только что умертвил родича. Поднял руку на своего. Преступил важнейший закон общины. И что? Разве обрушились на землю небеса? Разве растаял внезапно снег, обнажив мерзлую траву? Или поменялись местами север и юг? Нет, ничего этого не случилось. Лишь смеялись, таращась пустыми глазницами, черепа с вершин воткнутых шестов, да взметались тревожимые ветром лошадиные гривы и хвосты на коновязях. А сквозь свист и шум гремел голос вождя: сухой и жесткий как удар хлыста.
— Отныне никаких оберегов! Никаких чародейств! Только молитва! Кто будет ворожить — тот враг мне и богине. Кто утаит оберег — тот осквернен.
Вождь поднял над собой связку сорванных с шеи амулетов. Ворсинки его колпака трепетали на ветру.
— Прочь заклинатели и ведьмы! В огонь обереги и реликвии! Всякая ворожея — суть изменница. Где колдовство — там и пришельцы. Выжигать нещадно. А ежели кто укроет у себя чародея, вместе с ним под топор пойдет. Следите, люди, внимательно следите! Каждый из вас — воин добра. Каждый должен исполнять свой долг. Вынюхивайте крамолу как псы, давите ее как медведи, грызите как волки! Коварство пришельцев беспредельно. Оглянитесь! Быть может, измена сидит в вашем друге, или в брате, или в вашем отце. Будьте бдительны! Помните: врага мы узнаем не по словам, которые всегда лукавы, не по поступкам, кои всегда обманчивы, но по злобе в душе, по растленности ума, по зловещему блеску в глазах. Не бойтесь промахнуться! Не бойтесь напраслиной погубить своих близких! Я, ваш вождь, сумею отличить добрых от злых. Идите ко мне со своими тревогами, идите со своими страхами, идите с печалями, да утешу вас. Я скажу вам, кто чист перед Наукой, а кто поддался соблазну с юга. Твердо держите веру в своем сердце — да спасетесь!..
Слуги уволокли тело умельца, стражники насадили голову Костореза на заостренный шест. Лучину оттерли назад, за спины охранников, и на площадке для казни, среди беспорядочно торчащих шестов с черепами, началось очередное действо — расправа над семьей Костореза. Не пощадили никого, даже младшую дочь. Девчонку положили на колоду, обагренную кровью ее родителей и полоумной сестры. Она верещала, кусалась, пинала своих мучителей слабыми детскими ножками. Стражники посмеивались, говорили друг другу: «Ишь ведьмачка кочевряжится. Желчь из нее выходит. Боится, стер-рва. Скулит…». Голову ей отсек один из охранников Головни — сыновья Хвороста побрезговали марать руки малозимкой.