А в небе дрожало и пучилось желтое сияние, в которое утыкались черные иглы сосновых крон, и кроваво дышал умирающий костер, будто сам Огонь хрипел из подземных чертогов: «Нет надежды. Нет надежды». И Головня скрипел зубами и грыз затвердевший от мороза кончик рукавицы, явственно ощущая, как смыкается вокруг него холодный обруч ненависти. Завтрашний день решит все: быть ему вождем или нет.
— Заряника! — позвал он служанку.
Та проявилась из сумрака, хрустнув снегом. Волосы ее выбились из-под колпака, прикрыв одну щеку, в глазах засветились льдинки.
— Разбуди Сполоха и Лучину, пусть придут сюда.
Заряника беззвучно упорхнула.
Головня уже знал, как поступить. Завтра он разрубит этот узел, а Лучина со Сполохом ему помогут.
Оба помощника явились заспанные и хмурые. Головня наблюдал из-под бровей, как они рассаживаются, как трут глаза, сняв рукавицы, как потирают животы. Надежа и опора, вернейшие из верных… У Отца Огневика был Светозар, а у него — Сполох и Лучина. Таков выбор Науки. Не ему пенять на волю богини.
Он подождал, пока они совсем проснутся, и коротко поведал о том, что рассказал ему невольник. Сполох брякнул, не дослушав:
— Ножом по горлу — и вся недолга. — Но тут же опомнился. — Погоди-ка. Чирей, говоришь? Земля мне в зубы, это же — дядька Знойники. Разобраться бы надо…
Головня с неприязнью взглянул на него. Знойникой звали Рычаговскую девку, которую вождь дал в услужение. Та до того приглянулась помощнику, что тот уже подумывал о свадьбе. Головня ничего не имел против, но сердился, когда Сполох пытался устроить судьбу родственников невесты. «Велика заслуга — пролезть в кумовья! — говорил он. — Пускай сначала заслужат». Они и служили: охраняли стадо, возили сено из летников, ходили в тайгу за дровами. До сего дня Головня был ими доволен. И вот поди ж ты — такая незадача: дядька Знойники попался на мятежных речах. «Глубоко же крамола корни пустила, — подумал Головня. — Пора обрубить».
Лучина остался беззаботен.
— А по мне — болтовня это все, — зевнул он. — Артамоновы с Рычаговыми никогда дружбу не водили…
— Это вас обоих не касается. Слушайте, что вы должны сделать.
Помощники слушали. Задумка Головни была столь неожиданна, что поначалу им показалось, будто вождь шутит. Сполох недоверчиво морщил лоб, размышляя, Лучина чесал затылок и хмыкал. Головня видел: их гложут сомнения, но ему было мало дела до этого. Он призвал их не для совета — для исполнения приказа. А в конце добавил, чтобы придать ретивости:
— Вы, мои верные друзья, безупречно служите Науке и достойны награды. По возвращении получите от меня по пятку лошадей и пятку коров. Так решил я, волею Науки вождь общины Артамоновых. Вы можете оставить скотину себе или обменять на что-то иное — это ваше право. Но подаренное мною будет принадлежать вам, а не общине. И да поразит меня язва, если я отступлю от своего слова.
Сполох и Лучина растерянно уставились на него, не смея верить своему счастью. Оно и понятно: где это видано, чтобы скотиной владел кто-то один? Скот — он как тайга или небо: принадлежит всем. Разве можно подарить кому-то кусочек тайги? Смешно даже и говорить!
Первым очухался Сполох. Спросил, растянув губы в улыбке:
— А не обманешь, вождь?
— Наукой клянусь и ее стихиями!
— Тогда я за тебя в огонь и в воду, только скажи.
Другого ответа вождь и не ждал.
И вот Головня снова видел перед собой лицо Отца Огневика: сухонькое, морщинистое, оно мялось в изумлении, а черные гагачьи зрачки прятались под спутанными бровями.
— Ты?! Ты?!
Куда только делось хваленое красноречие? Отец разевал рот, силясь извлечь из себя хотя бы слово, но вместо этого получался лишь короткий хриплый возглас: «Ты?!».
Много зим спустя, когда память о старике уже развеется по ветру, Головня будет вспоминать этот взгляд и усмехаться: «Лихо! Самого зависть берет. Молод был, горяч, скор на расправу».