Головня сделал вид, что не услышал. Он ждал, что ответят невольники.
А Рычаговы пребывали в смятении. Шутка ли: им предлагалось принять веру того, кто перебил половину их родичей. Что за чудовищный поворот судьбы?
Наконец, не дожидаясь, пока все придут к общему мнению, Заряника воскликнула:
— Мы сделаем все, что ты скажешь, великий вождь.
Головня кивнул. Теперь можно было перейти к делу.
— Я хочу, чтобы вы схватили моих родичей — Багряника, Теплыша и Стрелка. Я хочу видеть их здесь, перед собой, коленопреклоненными.
Сворой собак рычаговские мужики бросились выполнять повеление. Расталкивая оцепеневших от ужаса Артамоновых, они выволокли трех упиравшихся охотников из толпы и бросили их к ногам вождя. Несколько баб, стеная и вопя, кинулись к несчастным — их обхватили за пояса, втянули обратно. Никто не посмел вступиться за обреченных, все опускали головы и отводили глаза. Даже Рдяница молчала, хоть и пылала взором.
Зато Искра не выдержала. Полная ярости, она шагнула к мужу. Прошипела:
— Что ты хочешь сделать с ними?
Головня задрал нос, прищурился, промолвил с нажимом:
— Не влезай.
Но Искра не послушалась. Всплеснула руками.
— Совсем с ума сошел? Трех смертей тебе мало! Хочешь всех нас перебить? Ты обезумел, Головня.
Вождь не стал отвечать. Он повернулся к Лучине, кивнул на жену. Охотник сразу все понял: подступил к Искре, протянул руки, чтобы увести ее, но замялся, смущенный. Глаза женщины метали громы и молнии. Она покосилась на мужа, затем снова посмотрела на Лучину. Процедила:
— Только посмей, червь.
Повернувшись к вождю, она сказала:
— Запомни — если хоть волос упадет с их голов… хоть один волос… ты мне больше не муж. Так и знай.
— Не ты венчала, не тебе и разводить, — буркнул тот.
— Я тебя предупредила.
Головню затопило бешенство.
— Что, хахаля своего спасти хочешь? Думала, не узнаю о ваших шашнях?
— Что? — у нее вытянулось лицо.
Головня вскочил со шкуры, подбежал к стоявшему на коленях Теплышу.
— Повтори то, что болтал невольникам, паскуда.
Теплыш разлепил дрожащие губы.
— Ч-что п-повторить, в-вождь?
— Запамятовал? Напомнить? Не ты ли, скотина, уверял, будто к жене моей вхож? Не ты ли, мерзавец, уверял, будто ведешь с ней крамольные беседы? Вспомнил теперь, сукин сын?
Теплыш заморгал — часто-часто.
— Н-не было такого, вождь. Землей и небом клянусь — не было.
— Ишь ты, хвост поджал, как припекло. Да поздно. Теперь твою участь Наука решит: взвесит все проступки твои и благодеяния, и определит, куда направить: к Огню или Льду.
Искра бросилась к ним, дрожа от гнева.
— Кто тебе это наплел? Какая зараза постаралась?
У Головни дернулась щека.
— Уйди.
— А вот не уйду.
Головня опять глянул на своего помощника.
— Лучина!
Тот уже был тут как тут.
— Уведи ее в жилище. Она не в себе.
Но охотник опять не отважился прикоснуться к жене повелителя. Вместо этого принялся ее увещевать.
— Ну, пойдем же, Искра. Не тащить же тебя. Пойдем же…
— Кончай этот лепет, — рявкнул Головня. — Бери ее в охапку и неси.
Искра чуть не подпрыгнула от бешенства.
— Ты весь прогнил — от пяток до макушки. Уже и жены тебе не жаль, всех готов растоптать…
И, не дожидаясь, когда Лучина вступит в дело, она развернулась и зашагала к шкурницам. Притихшие родичи расступались перед ней, провожали почтительными взорами.
Головня хмуро смотрел ей вслед, с горечью чувствуя, что ниточка, связывавшая их, порвалась окончательно. Теперь-то уж возврата к прошлому нет. Острая боль накатила на него. Ужасно захотелось броситься за женой и помириться с ней. Но он унял порыв. Пусть себе идет, неблагодарная, раз такая глупая.
— Братья и сестры! — возгласил он с надрывом в голосе. — Те люди, что стоят сейчас на коленях, сговаривались погубить меня. Но великая Наука открыла мне их замыслы. И потому я, Головня, ваш вождь и проводник, решил отдать их на суд богини — пусть она решит, как поступить с их душами.
Схваченные задергались в крепких Рычаговских захватах, Багряник завопил:
— Поклеп! Все поклеп! Наговор это, вождь. Подлый наговор…
Ему вторил Теплыш:
— Невиновен! Невиновен! Пред Наукой и тобою — невиновен!
Головня поморщился, посмотрел на Рычаговых и выразительно чиркнул ребром ладони по горлу.
Рабы рьяно приступили к делу. Положив Стрелка и Теплыша носами в снег, начали резать глотку стоявшему на коленях Багрянику: скинули с него колпак, ухватили сзади за волосы, задрали подбородок. Багряник рычал и сыпал ругательствами. Один из рабов заткнул ему рот рукавицей, другой начал быстро пилить шею ножом, взятым у Лучины. Дело шло туго: не имея опыта в убийстве, они вскрывали шею, будто резали тушу — торопливо и небрежно. Из раны вовсю хлестала кровь, брызгавшая на палачей, но Багряник был еще жив и хрипел, бессильно разевая рот. Потом рухнул лицом в снег и, дернувшись несколько раз, замер. Палачи, отдуваясь и смахивая со лбов капли пота, подступили к Теплышу. Охотник извивался и вопил, отчаянно пытаясь вырваться из рук державших его.