— Спасите, спасите! — орал он родичам. — Не хочу умирать… не хочу! Не надо!
Среди собравшихся началась какая-то суматоха и толкотня: Артамоновы, не осмеливаясь бороться с вождем, принялись мутузить исполнителей его воли — Рычаговых. Лучина бросился разнимать дерущихся, а Головня недовольно прикрикнул на палачей:
— Ну же, кончайте этого крикуна.
Вопли Теплыша сменились хрипом и глотающими звуками. Залитый кровью, охотник тоже обмяк и упал на бок, побелев лицом. Стрелок взвизгнул:
— Долой Головню!
Ему нечего было терять.
Головня втянул носом морозный воздух, рявкнул что есть силы:
— Кому еще глотку вскрыть? Выходи по одному.
— Будь ты проклят! — завопила в ответ вдова Багряника — маленькая щекастая бабенка. — Будь ты проклят со своей Наукой и шайкой прихлебателей. Будьте вы все прокляты, подлые убийцы. Чтоб у вас сгнило нутро, шелудивые псы! Чтоб у вас перемерли все дети, а вы, больные и дряхлые, влачились по земле, нигде не находя приюта. Сдохните, сдохните, вонючие твари!
Она вопила, потрясая кулаками, и голос ее прыгал меж окаменелых от мороза стволов берез и лиственниц, стелился над утонувшей под настом рекой, пронзал спутанные ветви тальника, ударялся в засыпанные снегом прибрежные валуны. И ликующим эхом отозвался на ее вопли крик Стрелка:
— Бейте их, братья! Бейте без пощады!
Кто-то опрокинул на спину Жара-Костореза, начал лупить его ногами, не обращая внимания на истошно оравшую Рдяницу. Заметавшегося Лучину окружили, задышали недобро в лицо. Несколько мужиков кинулось отбивать Стрелка. Рычаговых оттеснили, отрезали от вождя.
Стоявший над Стрелком невольник торопливо вонзил ему нож в глотку, пугливо бегая глазами. Его трясло. Кровь капала с лезвия на носки ходунов. Он не замечал этого, растерянно глазея на тех, кто бежал к нему. Стрелок начал заваливаться набок, кашляя кровью.
Головня, увидев все это, сорвался с места, на ходу извлекая нож из кожаного чехла на поясе. Несколько Артамоновских мужиков попытались загородить ему путь, но отпрянули, прожженные бешеным взглядом. Вождь подбежал к орущей вдове Багряника, заорал:
— Молчи, сука!
И ударом кулака поверг женщину на снег. А затем, не помня себя, всадил ей лезвие в грудь.
— Кто еще хочет крови напиться? — рыкнул он на опешивших родичей.
На стоянке повисла тишина. Насупленный, Головня направился обратно к расстеленной на снегу оленьей шкуре, краем глаза высматривая Сполоха. Тот куда-то исчез — видно, утешал в жилище свою бабу, предатель несчастный. Р-размазня, рохля, собачья моча… Надо будет потолковать с ним как-нибудь.
Головня вытер нож снегом.
— Не надейтесь изменить предреченное, — прогудел он. — Воля Науки будет исполнена, даже если придется перебить всех вас.
На вторые сутки после случившегося захромал один из быков. Сбил копыто об острый булыжник. Пришлось зарезать его, а в сани впрячь тонкожирую, едва отъевшуюся на воле, кобылу. «Ничего, — утешал себя Головня. — Голодная лошадь и сытый ездок — хорошая пара». Но все же распорядился давать кобылам немного сена из взятых запасов — места пошли суровые, лошадей приходилось отводить на выпас к зарослям лозняка, тянувшимся по обоим берегам, и подолгу ждать, пока откормятся скудной пищей. Мужики долбили в омутах проруби, ловили сачками костистую вялую рыбу, бабы жарили ее, насадив на ветки, а солоноватую чешую отдавали скотине и собакам. В пищу шла даже рыбья требуха, которой в обычные дни брезговали. Охота была плохая: лес будто вымер, изредка только находили в силках, выставляемых каждый вечер вокруг стоянки, мелких птах да бурундуков; мечтали убить сохатого — его не было. Зато в просветах меж деревьев все чаще мелькали мохнатые тени — это волки, почуяв скорую поживу, сопровождали обоз, клацая голодными челюстями. По ночам они подбирались совсем близко, пытались утащить быка или лошадь. Мужикам приходилось, как в детстве, сторожить скотину, колотя палками по котелкам. Гулкий звон от ударов перемежался тоскливым воем хищников, жаловавшихся небу на холод и бескормицу. Собаки трусливо просились в жилища, скреблись о пологи — их не пускали: самим было тесно. Люто голодавшие, псы рыскали вокруг становища в поисках пищи и сами попадали на зуб хищникам. В какой-то день общинники вдруг заметили, что собак больше нет. «Скоро за нас возьмутся», — мрачно пророчили друг другу Артамоновы, с ненавистью глядя на вождя.