— Господин, ты — истинный наш благодетель. Прости меня, неразумную, что без позволения нарушила твой покой. Сердце мое взыграло от радости, когда я услышала эту весть. — Она повернулась к брату, мявшемуся рядом, дернула его за меховик. — Кланяйся вождю, дурачина. Благодари за милость!
Тот вместе с сестрой неловко встал на колени, произнес, не глядя в глаза:
— Славься, великий вождь.
— Наша судьба навек сплетена с твоей судьбой, великий вождь, — продолжила Заряника, простирая к нему ладони в рукавицах. — Мы — твои верные псы. Куда скажешь, туда и пойдем. Что скажешь, то и сделаем. Молю — не гони нас. Великая Наука проникла в наши души, покорила наши тела. Нам некуда идти. Наша община — здесь, среди твоих людей. Смилуйся, великий вождь, прими моего брата как равного.
Она уткнулась лбом в лежавшую на полу шкуру, вытянула руки. Пепел, посмотрев на сестру, сделал то же самое. Головня рассмеялся:
— Ясно вижу: свет истины озарил вас, богиня направила по Своей стезе. Что ж, дарую свободу и тебе, Заряника! Идущая стопами Науки не может быть рабыней.
Ликующий вопль вырвался у обоих Рычаговых. Не сговариваясь, они поползли к вождю, хотели поцеловать его ноги. Головня брезгливо отмахнулся.
— Ну ладно, будет. Вы теперь свободны, помните об этом! Угодничество пристало только невольнику. Ты, Заряника, больше не моя служанка: выходи замуж и рожай детей. О приданом не заботься — я дам его тебе. А ты, Пепел, волею Науки разоблачивший козни заговорщиков, теперь станешь моим помощником. Я дам тебе жилище и лошадей. Распоряжайся ими как хочешь: дари, меняй, дели на части. Но помни: ты силен и знатен, пока предан Науке. Отвергнешь Ее и вернешься в ничтожество.
— О великий вождь, ради тебя… ради Науки… в огонь и в воду… только прикажи… — наперебой лопотали упоенные счастьем брат и сестра.
А где-то снаружи Рычаговские бабы хлопотали над впавшим в беспамятство парнем, что отведал плетей, и глотали слезы рабыни, отмывая котел, в котором сварили их собрата.
Глава четвертая
Мертвое место — сплошь холмы, набитые крошащимся камнем и реликвиями: льдинками, палочками, пластинами. Было их там без счета, как костей — человеческих, собачьих, всяких-разных. Целые россыпи. А еще — обтесанные гранитные глыбы, высокие и низкие. Стояли поодиночке и по нескольку штук зараз, выщербленые, обгрызенные дождями и ветром — все, что осталось от древних святилищ. Чуть дальше на юг — Большая река, а по ту сторону реки — гора, и на ней, обрывками, каменные стены. Громадные, как утесы. К иным приделаны здоровенные каменные бочки с изломанным верхом. Сама гора бугристая и лысая, как плешь, только в некоторых местах торчали одинокие сосны и тополя, кое-где — все те же гранитные глыбы, а на самом большом бугре, ближе к северному склону, тянулись к небу руины каких-то построек, наподобие хлевов, только больше и выше во много раз. Внутри эти «хлева» были разгорожены полуобвалившимися стенами, на которых гнездились воробьи и синицы. Головня, увидав такое, замер, пораженный искусством древних.
— Глянь-ка, — сказал он Жару. — Мы такое и из дерева не сделаем, а они из камня возвели. Ну не диво ли? Надо и нам наловчиться валуны складывать, чтобы прославить богиню. Ты как мыслишь?
Косторез в сомнении поглядел на зияющие брешами руины.
— Где ж таких умельцев найти? Я по камню отродясь не работал.
— Найду, — уверенно заявил Головня. — Хоть на краю земли, но найду.
В середине самой большой постройки, очистив ее от обломков стен, он поставил свою шкурницу — рассудил, что если там обитал когда-то великий владыка древних, то и ему, Головне, в ней самое место.
Люди вкапывались в мерзлую глину, искали железо древних. Среди заросших желтым ягелем холмов, утыканных разлапистыми лиственницами, топорщились меховые и земляные жилища — длинные и приземистые. Общинники сновали туда-сюда, вывозили землю на лошадиных упряжках. Некоторые, щеголяя, обвешивались костями — оленьими, собачьими, человечьими. Кое-кто и черепушку на колпак водрузил для пущего страху. Роскошно!
Зима переломилась к лету. Лед на реке треснул и, стремительно тая, с грохотом поволокся течением на полдень, в край черных пришельцев. Обнажились от снега кочки на болотах, каплями крови заалели ягоды брусники и клюквы, зашелестел на ветру сухой пырей, устилавший обширные пространства между сосновыми рощами. Повсюду в распадках заблестела вода и запузырилась глубокая черная грязь.