Она помнила, как запалила лучину и шагнула к выходу. Сомнения не отпускали, злое чародейство сбивало с толку. Возле полога еще раз обернулась, глянула в лицо Головне. Поколебавшись, приблизилась к нему зачем-то, поднесла лучину к его впалой щеке. Он дышал ртом, в правом уголке губ набухли пузырьки, по шее ползали вши. От мужа воняло навозом, гарью и кислым молоком. Был он запачкан грязью и сажей, в волосах застряли травинки. Человек как человек — такой же как все. Ткни ему в глаз раскаленным прутом — заорет, станет метаться по жилищу, сшибая все на пути. Это же так легко: раз — и готово. Но разве могла она совершить такое? Ведь это был он, ее суженый, тот, кто жарко шептал ей сокровенные слова и водил вокруг жилища, пока Сиян сыпал на них сверху березовую кору и сосновые шишки. Это был он — так светло улыбавшийся ей когда-то, с ямочками на заросших соломенным волосом щеках, с лукавым прищуром и гладкими мочками ушей, едва просвечивающими сквозь ковыльные вихры. Нет-нет, она не могла причинить ему зло. Пусть даже внутри него сидел злой демон, вселенный колдуном, пусть даже от души его ничего не осталось, кроме невесомых ошметков, все равно — лицо было прежнее, хоть изрядно посуровевшее, обострившееся, будто резчик нанес на камень новые сколы и мелко прочертил царапины, придав ему вид тревожный и подозрительный.
И она отступила. Попятилась, сжимая коптящую лучину, сняла с перекладины тонкий кожух, перекинула через плечо. Потом воткнула лучину в мохнатую стенку, вернулась за мешком, сжимая от натуги зубы, выволокла его наружу. Подумала еще: «А ну как ребеночек-то сейчас и полезет. Хороша же я буду». Но Бог миловал.
После темноты жилища ночной сумрак казался опасно прозрачным. Далеко над окоемом расползались, колыхаясь, духи Огня. Господь не оставлял ее Своей заботой, пытался прорваться сквозь завесу дыма и мрака. В ушах неотступно звучали слова Рдяницы:
«Если дорога тебе жизнь, уходи. Не жди, пока он сам выкинет тебя».
Уходи, уходи…
Осторожно, словно лиса к заячьей норе, Искра подбиралась к загону. Ночь лизала щеки прохладным языком, вздыхала шелестом ветра в тальнике. Зловеще скалились черепа с шестов, сумрак рождал одну за другой жутких клыкастых тварей, рычал далеким рокотом потока где-то в низине за рекой. Ах, как ей было страшно! Пот заливал глаза, какая-то нечисть шмыгала тут и там. Искра твердила молитву и волокла мешок к загону, но силы покидали ее. А ведь предстояло еще вернуться за седлом и уздечкой! Как она осилит все это? Немыслимо!
Она бы и не справилась, кабы Рдяница не пришла на помощь. Жена Костореза выросла рядом, будто шагнула из мрака, исторгла горячий шепот:
— Давай-ка сюда.
Беглянка выпустила мешок, всплеснула руками, чуть не упав на холодную землю.
— Ты что ль, Рдяница?
— А сама-то не видишь?
— Ты чего здесь?
— Помочь тебе пришла. Сама, чаю, не управишься.
Они посмотрели друг другу в глаза.
— Бежишь?
Искра опустила голову.
— И правильно, — сказала Рдяница. — У меня тут уж все приготовлено.
Она помотала уздечкой, висевшей на поясе. Первые сонные комары-поранки садились ей на лицо, лениво гудели над ухом. Рдяница не обращала на них внимания: она лихорадочно озиралась и вжимала голову в плечи.
— Пойдем.
Раскорячив босые ноги, Рдяница взвалила себе мешок на плечи, покачнулась, чуть не упав набок. Кудлатые черные волосы свесились с правого плеча, качнулись спутанным мочалом.
— Давай подмогну, — предложила Искра.
— Пошли уж.
В сумеречной недвижимости островерхо чернели колпаки шкурниц, хрустел под ногами олений мох, горбами вздымались свежие отвалы, а вокруг, по краям косогора, безголовыми скособоченными великанами тут и там торчали полуосыпавшиеся древние стены, меж которых проглядывало огромное черное безвидье. И гундели голоса полуночников, что-то бубнившие за земляными да мохнатыми стенками.
Ах, что пережила Искра, пока шла за Косторезовой женой! И страх, и боль, и сомнения. А больше всего пугали ее эти голоса. Взбреди кому-нибудь в голову выйти наружу, все рухнет. И поднималось в груди раскаяние, все сильнее подмывало остановиться и бросить Рдянице в спину: «Не могу. Ну его к Огню». Но не остановилась, не бросила. Неловко ей было перед бабой: ведь на ночь глядя вылезла Рдяница из жилища, чтобы помочь ей, а она вдруг — вернусь? Нет, надо идти. Вот и перлась, поддерживая брюхо, сама уже не веря в удачу.
Как дошли до тальникового плетня, окружавшего загон, Искра опустилась на хрусткий мох да расплакалась. Рдяница произнесла непреклонно: