— У большой воды, что на полуночи, — едва слышно обронила Искра.
— Вот-вот. Чай, Огнеглазка в тундру не выгонит. Обе ведь от Головни натерпелись, горемыки.
Искра кивнула, хотя и с сомнением — вспомнила, как дико, до взаимных проклятий, разругались они с внучкой Отца Огневика при последней встрече. Явиться к ней — теперь? Приползти на брюхе, заливаясь слезами? А что дальше? Жить в торжестве ее правоты и злорадства?
Она вздохнула, глядя в сторону. Родное стойбище будто взывало к ней: «Куда собралась? Одумайся! В пропасть идешь, в бездну. Возврата не будет! Хочешь сгинуть в безвестности, как Огонек?».
Рдяница взяла кобылу под уздцы, повела к выходу из загона.
— Каменная лощина небось вся нынче водой залита, — сказала она. — Придется крюк сделать. Пройдешь через Оленьи холмы. Знаешь, где это?
Искра отрицательно покачала головой.
— По правую руку от лощины, днях в четырех пути. Небось не заблудишься — там теперь кругом вода, другого пути нет. Иди по бережку, он-то тебя и выведет. Я знаю, Пламяслав рассказывал.
— Ой боязно, Рдяница. И тоскливо — сил нет. Ведь навсегда расстаемся! — голос Искры сорвался, она снова заплакала.
Они вышли из загона, Рдяница передала поводья Искре, вставила в пазы бревнышки.
— Авось еще увидимся, подруга. Головня-то чай не вечный. И на него управа найдется. — У Рдяницы тоже блеснули слезы. Она быстро смахнула их, опустив лицо. — Ладно, подожди здесь покуда. Я за седлом слетаю.
И направилась к своему жилищу. Но сделав два шага, обернулась.
— Слышь, ты жди, поняла? Не вздумай даже… — она прищурилась, разглядывая обметанное сумерками, словно залитое кровью, лицо Искры.
Та мучительно прикрыла веки, не переспросив даже, чего она должна не вздумать. Все и так было ясно.
Лошадь мокро дышала в ухо Искре. Эта кобыла да седло с попоной Косторезовой работы — вот и все, что теперь связывало Искру с прошлой жизнью. Новые места, новые люди, новые ощущения. А в животе шевелился он — заветный ребенок, которого они так ждали с Головней. Жизнь неумолимо тянула жилу судьбы, наплевав на всех. Где-то там, в далеком прошлом, она закрутила узелок, и теперь не развяжешь его, не разомкнешь. «Чему быть, того не миновать», — обреченно думала Искра.
В сквозистой тишине перекатывалось внизу лягушачье кваканье, пролетела, едва мелькнув, какая-то птица, и бултыхнулось что-то в реке, коротко и гулко, словно камень ушел на дно. С каждым мгновением Искре все сильнее казалось, будто она спит — слишком оцепенелым было все вокруг. Быть может, и Рдяница ей померещилась? Вот сейчас откроет она глаза — а рядом будет он, желанный и несносный, посмотрит на нее и зашепчет: «Что тебе снилось, любимая?». Ах, как хотелось, чтобы это оказалось правдой!
Вспорхнула, поднятая с земли, стая снежных воробьев, на мгновение окружив Искру хлопаньем крыльев, и к беглянке подковыляла мокрая от пота Рдяница, тащившая в охапке деревянное седло, меховую подушку и шерстяной потник.
— Заждалась, голубушка?
Быстро брякнув потник и седло на спину лошади, она затянула подпругу, потом взгромоздила позади тюк с солониной. Подсаживая Искру, пожелала ей:
— В добрый путь, милая.
Та ничего не смогла ответить — рыдания душили ее. Нагнувшись, поцеловала подругу, а потом тронула пятками широкие и мохнатые бока лошади.
— Пошла!
— Помни — по берегу вправо, и к холмам, — повторила напоследок Рдяница, дрожа пухлыми губами. — А там уж… — Она махнула рукой, оборвав себя на полуслове. Ей тоже было нелегко расставаться.
Такой Искра и запомнила ее: всклокоченную, с безумно шарящим взглядом и твердо сомкнутыми губами. Рдяница стояла у плетня, чуть сутулясь, усмехалась щербато и желала беглянке счастливого пути. А где-то там, за ее спиной, лежал мертвый человек — цена свободы и надежды, искупительная жертва отвергнутым богам.
Головня недолго размышлял о том, как убежала супруга. Едва прослышав про мертвого стража, тут же сообразил, что без чужой руки, решительной и беспощадной, в этом деле не обошлось. Нагрянул в жилище Жара-Костореза, спросил, не пропало ли у того седло и попона с уздечкой.
— Откуда знаешь? — изумился Косторез.
Головня недобро ухмыльнулся.
— Плохо же ты за женой следишь, помощничек. Совсем от рук отбилась. Где она нынче?
— Да на реке, должно, котел моет, — озадаченно ответил Жар.
Ночью прошел ливень, вытоптанная за много дней земля блестела словно иней. Парило невыносимо. Серые тучи медленно перекатывались друг через друга, ломались, стесывали бока, вспыхивали по краям бледным сиянием. Над стойбищем плыл запах гари: костры горели круглые сутки, отгоняя гнус.