Вождь велел привести Рдяницу. Спросил у нее:
— Куда Искра ушла — знаешь?
Та усмехнулась.
— Может, и знаю. Да тебе не скажу.
— А я вот сейчас велю сына твоего полешком прижечь — авось язык-то и развяжется, а?
Рдяница презрительно дрогнула губами.
— Ты — позор отца и матери. Не будет тебе прощения ни на этом, ни на том свете.
Головня лишь усмехнулся.
— Не сознаешься, пеговласая?
Рдяница заколебалась.
— Неужто детей мучить станешь? Совести у тебя нет, Головня.
— Эвона! О совести вспомнила. А когда сторожа убивала, ничего в душе не всколыхнулось?
Рдяница поняла — Огонь карал ее за преступление. Убийство — страшный грех.
— Ну и Лед с тобой, — плюнула она. — К Павлуцким Искра уехала, к родичам моим. Что, тоже их рабами сделаешь? Не дрогнешь? Они-то — не Рычаговы, в услужение не пойдут. А бабы здешние всех твоих охотников со свету сживут — сами ведь тоже из Павлуцких. Забыл уже?
Она насмехалась над бессилием вождя. Но и тот был не лыком шит — примотал неукротимую женщину к коновязи возле руин древней постройки, а Жару сказал:
— Сегодня отбываем к Павлуцким. Возьми пяток охотников и самых быстрых кобылиц.
Тот не рыпнулся, пошел выполнять приказ.
А вождь сыпал распоряжениями:
— Сполох, остаешься за старшего. Пока не вернусь, держи мерзавку на заболони и воде. Думаю, она не одна, кто о бегстве жены ведал. Вернусь — допрошу хорошенько. А ты, Пепел, за сестрой присматривай — как бы не случилось тут с ней чего. Тревожно мне что-то.
И, оставив помощников в тяжких раздумьях, умчался в погоню.
А спустя два дня община восстала.
Глава шестая
Головня не случайно взял Костореза с собой: боялся, как бы в его отсутствие этот рохля совсем не подпал под влияние родичей. Шутка ли, второй раз жена оказывается в опале. Тут можно и сломаться, особливо ежели вся община тыкает в тебя пальцем — несчастный хлюпик, не вступишься за супружницу? Одно только имя, что мужик, а на деле — трусливая баба. В решимость Жара Головня не верил, он опасался его отчаяния. Потому и прихватил, чтоб держать под боком.
Жар и правда впал в оцепенение. На вопросы отвечал невпопад, в разговоры не вступал, смотрел перед собой опустошенным взглядом и моргал. Поначалу, пока не отъехали, еще пытался смягчить вождя, просил оставить его с детьми — мол, пропадут без него. Головня отмахнулся: «О детях бабы позаботятся. А ты о деле думай». А как думать о деле, если там, возле остроголовой кольчастой коновязи с ликом Науки на вершине томилась она — невыносимо склочная баба, отравившая Жару всю жизнь, а ныне ставшая чуть не страдалицей за веру в очах каждого родича? Неуклонные, как зимние ветра, возвращались к ней мысли, и вспоминалось неказистое житье-бытье, полное ссор и взаимных упреков. Жизнь без любви и уважения. Их не спрашивали, когда женили друг на друге. Отец Огневик на правах названного родителя выбрал ему невесту из соседей-Павлуцких, породовитее да поухватистее, чтоб служила надежной опорой блаженненькому мужу, наделенному как на грех чудным даром от Огня. Рдяница быстро освоилась на новом месте, а освоившись, прониклась к супругу искренним и необоримым презрением. До того сильным, что даже детей иметь от него не хотела, из кожи вон лезла, чтобы понести от другого. Какое-то время путалась с разудалым рыбаком Сияном. Но Сиян и без того кормил две семьи, брать на себя третью не торопился, да и не мог: Отец Огневик таких шуток не одобрял. Все же некоторое время Рдяницу грела надежда, что Огонь скоро приберет старика к себе, а Ярка, наследница Отца, по бабьей своей солидарности не будет так сурова к любовникам. Однако Сиян сам порвал с Косторезовой женой, устав от взбалмошной бабы. Рдяница с горя кинулась искать счастья у бродяг, сходилась то с одним, то с другим, но детей своих, что обидно, рожала только от мужа. Это ее злило безмерно. Чтобы хоть как-то отомстить ему, изводила придирками, намекала на его бесплодие. Напрасные усилия! Слишком уж похожи на отца была два старших ребенка — такие же глазастые, пугливые, тонконогие. В младшей дочке Рдяница не была так уверена: когда понесла ее, крутила шашни с пришлым кузнецом, белобрысым и широколицым, с руками-корневищами и вечной усмешкой в пышную бороду, а дочура как раз беленькой росла, кряжистой, скуластой, вылитый кузнец. Да вот беда: родитель у Рдяницы такой же был, только чуть потемнее, а дочка, словно в издевку, тоже начала со временем темнеть. Как тут не взвыть от досады?
Смерть Отца Огневика, как ни была желанна, оглоушила Рдяницу похлеще любых передряг. Казалось бы — судьба сама идет в руки, только хватай. Но на беду не было у бабы в то время никого на примете, пришлось остаться с ненавистным мужем. А потом уже и не до того стало. Головня так лихо прибрал всю общину к рукам, что никто и пикнуть не смел. Если кого и слушал теперь, то лишь помощников своих — Лучину, Сполоха да все того же Жара. А у тех, понятно, одно на уме — сытно жрать да баб тискать. Даже Косторез приосанился, расправил плечи и, впервые в жизни, начал повышать на жену голос. Рдяница, понятно, не оставалась в долгу, огрызалась, но чувствовала — сила теперь не на ее стороне. Удивительным образом оказалось, что треклятый Отец Огневик, смерти которого она так ждала, являлся залогом ее положения. Оставшись без него, она, как и все бабы, вдруг попала в зависимость от мужа. И кабы не природная слабость Костореза, давно бы уже пришлось ей делить кров с ушлой соперницей. Как тут не прийти в ярость?