– Заткнись, мне нужно переговорить со своим секретарем, – зевнул я. – Я что-то позабыл об этой встрече.
– А он шутник, – сказал другой.
– Что, это идея Гейдриха, вот так приглашать людей в гости?
– Эй ты, побереги пасть, а то и сигарету некуда будет воткнуть! И влезай в свой костюм, а то мы стащим тебя вниз прямо в твоей чертовой пижаме.
Я тщательно оделся, выбрав самый дешевый костюм и старые ботинки. Набил карманы сигаретами. Даже захватил с собой номер «Берлинских иллюстрированных новостей». Если Гейдрих приглашает позавтракать, лучше всего приготовиться к тому, что это будет не очень приятный визит, возможно, длительный.
Сразу же к югу от Александрплац, на Дирксенштрассе, лицом к лицу столкнулись два здания – Имперский полицейский президиум и Центральный уголовный суд, законная администрация напротив правосудия. Они напоминали двух борцов-тяжеловесов, ожидавших с минуты на минуту сигнала к началу схватки, а пока что каждый пытался взглядом повергнуть другого.
Из этих двоих Полицейский президиум, или Алекс, называемый еще иногда «Зеленой тоской», выглядел грубее, так как был построен в виде готической крепости с башнями на каждом углу, увенчанными куполами, и с двумя башенками меньшего размера на обоих фасадах. Занимая площадь примерно в шестнадцать тысяч квадратных метров, это сооружение олицетворяло собой силу, не отличаясь особыми архитектурными достоинствами.
Несколько меньшее по размерам, здание Центрального суда выглядело более привлекательно. Его фасад в стиле необарокко, построенный из песчаника, смотрелся более утонченно и интеллигентно, чем фасад дома напротив.
Трудно угадать, кто из этих двух гигантов окажется победителем, но, поскольку обоим борцам за схватку уже заплачено, не было никакого смысла торчать здесь и ждать конца состязания.
Солнце уже всходило, когда машина въехала в центральный внутренний двор Алекса. Рановато ломать голову над тем, почему Гейдрих приказал привезти меня сюда, а не в штаб-квартиру службы безопасности на Вильгельмштрассе, где у него был свой кабинет.
Двое моих провожатых втолкнули меня в комнату для допросов и ушли. Из соседней комнаты доносились крики, что заставило меня призадуматься. Этот ублюдок Гейдрих никогда не сделает так, как следует. Я вытащил сигарету и, начиная нервничать, закурил. Сигарета имела кислый привкус. Зажав ее в уголке рта, я встал и подошел к грязному окну. Из него были видны только такие же окна и антенна полицейской радиостанции на коньке крыши. Я бросил сигарету в банку из-под кофе «Мексиканская смесь», служившую пепельницей, и снова присел к столу.
Все было сделано так, чтобы заставить меня нервничать, чтобы я почувствовал их власть. Вероятно, таким образом Гейдрих надеется скорее получить мое согласие, когда он наконец решит посетить меня. Возможно, он еще сладко спит в своей постели.
Если мне отводилась именно такая роль, то я решил спутать все их карты. Поэтому, вместо того чтобы грызть ногти и стоптать вконец свои дешевые ботинки, метаясь по комнате, я решил заняться саморелаксацией или как там называл это доктор Майер. Закрыв глаза, глубоко дыша через нос и сконцентрировав свои мысли на чем-то простом, я сидел совершенно спокойно. Так спокойно, что даже не услышал, как отворилась дверь. Через несколько мгновений я открыл глаза, с удивлением уставившись на вошедшего полицейского. Тот медленно кивнул.
– А вы не из слабаков, – отметил он, взяв мой журнал.
– Да неужели? – Я взглянул на часы. – Я здесь уже полчаса. А вы не торопитесь.
– В самом деле? Простите. Рад, что вы не скучали. Я вижу, вы думаете, что не задержитесь здесь надолго.
– А разве другие так не думают? – Я пожал плечами, рассматривая нарыв на его шее размером с орех, натертый засаленным воротником.
Когда он снова заговорил, его голос звучал так, как будто он шел у него откуда-то изнутри. При этом подбородок, покрытый шрамами, опускался на его широкую грудь – как у тенора, поющего в кабаре.
– Ну-ну, – сказал он. – Вы ведь частный сыщик, не так ли? Профессиональная ищейка. Позволено ли мне будет спросить, как вы зарабатываете себе на жизнь?
– А в чем дело? Вам что, перестали регулярно поступать взятки? – Он заставил себя ответить улыбкой на мои слова. – У меня все в порядке.
– Вам не скучно работать одному? Вы ведь были полицейским. У вас здесь остались друзья.
– Не смешите меня. Я работаю с напарником, так что у меня есть плечо, в которое я могу поплакаться, понятно?
– Ах да, ваш напарник. Должно быть, Бруно Штальэкер, верно?
– Точно. Я мог бы дать вам его адрес, но, мне кажется, он уже женат.
– Хорошо, Гюнтер, я вижу, вас трудно напугать. Хватит ломать комедию. Вас взяли в четыре тридцать. Сейчас семь...
– Если хочешь узнать точное время, спроси полицейского.
– Но вы так и не поинтересовались, зачем вас привезли сюда.
– Думаю, именно об этом мы и говорим.
– Неужели? Предположим, я ничего не знаю. Для такой ищейки, как вы, не составит труда это выяснить?
– Черт возьми, послушайте, это вы разыгрываете комедию, а не я, поэтому не ждите, что я подниму для вас занавес и включу свет. Давайте играйте, а я попытаюсь понять, когда надо будет смеяться и хлопать в ладоши.
– Очень хорошо, – сказал он, его голос стал более твердым. – Итак, где вы были прошлой ночью?
– Дома.
– У вас есть алиби?
– Да. Мой плюшевый медвежонок может подтвердить, что я лежал в постели и спал.
– А до этого?
– Навещал своего клиента.
– Не можете ли вы мне сказать кого?
– Послушайте, мне это не нравится. Что вы все крутите? Говорите, в чем дело, или я не скажу больше ни слова.
– Там внизу ваш напарник.
– Что он натворил?
– Что он натворил? Он умер.
– Умер? – Я покачал головой.
– Точнее, его убили. Так мы обычно это называем.
– О Боже! – сказал я, снова закрывая глаза.
– Да, вы правы, Гюнтер, это мое представление. Но я надеюсь, что вы мне все-таки поможете с занавесом и светом.
Он ткнул указательным пальцем в мою окоченевшую грудь.
– Так что давайте не увиливайте, отвечайте.
– Вы безмозглый осел! Вы думаете, я в этом замешан? О Боже, это был мой единственный друг. Когда вы и ваши друзья-умники из Алекса услали его в какую-то дыру в Шпреевальде, я единственный помог ему оттуда выбраться. Только я понимал, что, хотя он и относился к нацистам с прохладцей, он все-таки хороший полицейский.
Я с горечью покачал головой и снова выругался.
– Когда вы его видели в последний раз?
– Прошлой ночью, около восьми часов. Я оставил его на автомобильной стоянке за театром «Метрополь» на Ноллендорфплац.
– Он работал?
– Да.
– Что он делал?
– Выслеживал одного типа. Вернее, наблюдал за ним.
– За тем, кто работает в театре или живет в близлежащем доме?
Я кивнул.
– Так все-таки за кем же?
– Я не могу вам этого сказать. По крайней мере, пока не могу. Я должен посоветоваться со своим клиентом.
– Которого вы мне, конечно, тоже не назовете. Вы думаете, вы священник? Это убийство, Гюнтер. Или вы не хотите поймать убийцу вашего напарника?
– А сами вы как считаете?
– Я считаю, вы должны учесть вероятность того, что ваш клиент мог приложить к этому руку. Предположим, он вам скажет: «Господин Гюнтер, я запрещаю обсуждать этот несчастный случай с полицией». Куда это нас приведет? – Он покачал головой. – Не надо юлить, Гюнтер. Или вы расскажете мне обо всем, или вам придется рассказать все на суде. – Он встал и направился к двери. – Решайте сами. Подумайте. Я никогда не тороплю.
Он закрыл за собой дверь, оставив меня терзаться чувством вины за все те случаи, когда я злился на Бруно и его безобидную трубку.
Примерно через час дверь снова открылась, и в комнату вошел человек в чине высшего офицера СС.
– Я все думал, когда же вы появитесь? – сказал я.
Артур Небе вздохнул и покачал головой.
– Мне очень жаль Штальэкера. Он был хорошим человеком. Естественно, ты бы хотел увидеть его. – Небе предложил мне следовать за ним. – А затем, боюсь, тебе придется встретиться с Гейдрихом.
За внешним кабинетом и анатомическим театром, где патологоанатом работал с обнаженным телом юной девушки, располагалась длинная холодная комната, в которой я увидел рядами стоящие столы. На некоторых из них лежали человеческие тела, одни – в обнаженном виде, другие – покрытые простынями, некоторые, как Бруно, были еще в одежде и больше напоминали предметы забытого, багажа, чем людей.