– Говорите.
Он заколебался, не зная, верить мне или нет. Да что уж там, я и сам в себе сомневался.
– Ланц – австриец из Зальцбурга, – заговорил наконец он.
– Это мне известно.
– Он изучал медицину в Вене. После получения степени – а он занимался психическими заболеваниями – его пригласили на работу в Зальцбургскую психиатрическую лечебницу. Там он и встретил Вайстора. Или Вилигута, как он называл себя тогда.
– Он тоже был врачом?
– О Господи, да нет же! Он был пациентом. Профессиональный военный австрийской армии. Но он последний представитель старинной династии германских волхвов, чьи корни уходят в доисторические временна. Вайстору по наследству передалось ясновидение, это позволяет ему описывать жизнь и религиозные ритуалы древних германских язычников.
– Как кстати!
– Язычников, которые поклонялись германскому богу Кристу, их религию позднее украли евреи и представили в виде учения Христа.
– Они заявили об этой краже?
Я закурил еще одну сигарету.
– Вы сами хотели все знать, – оскорбился Ланге.
– Нет-нет. Пожалуйста, продолжайте. Я слушаю.
– Вайстор изучал руны, одним из главных элементов которых является свастика. Фактически в рунах и символах Солнца отражены формы кристаллов, например пирамидальная форма. Отсюда же происходит и слово «хрусталь».
– Что вы говорите!
– В начале двадцатых у Вайстора появились симптомы параноидальной шизофрении. Ему казалось, что его преследуют католики, евреи и масоны. Это началось после смерти его сына, что означало конец династии волхвов по линии Вилигута. Он обвинил в этом свою жену и со временем стал очень агрессивен. В конце концов Вайстор попытался задушить ее и впоследствии был признан невменяемым. Уже в лечебнице он несколько раз покушался на жизнь соседей по палате. Но постепенно, после лечения наркотиками, его сознание пришло в норму.
– И его врачом был Киндерман?
– Да, до того как Вайстора выписали, в 1932 году.
– Не понял. Киндерман знал, что Вайстор – опасный сумасшедший, и выписал его?
– У Ланца антифрейдистский подход к психотерапии, в работах Юнга он видел материал для изучения истории и культуры расы. Целью его исследований было изучение духовных уровней человеческого подсознания, которые помогали бы реконструировать древние культуры. Вот почему он начал работать с Вайстором. Ланц видел в нем ключ к своему собственному направлению в юнговской психотерапии, которое, как он надеется, с благословения Гиммлера даст ему возможность основать научно-исследовательский институт, наподобие Института Геринга. Это еще один психотерапевтический...
– Да, я знаю.
– Ну вот. Сначала исследования проводились всерьез. Но затем он понял, что Вайстор – шарлатан и использует свое так называемое наследственное ясновидение лишь для того, чтобы убедить Гиммлера в высоком статусе своих предков. Но к тому времени было уже слишком поздно. А Ланц во что бы то ни стало хотел получить свои институт.
– Но для чего ему институт? У него же уже есть клиника.
– Ему этого мало. Он хочет стоять в одном ряду с Фрейдом и Юнгом.
– А как насчет Отто Рана?
– Не более чем безжалостный фанатик. Одно время был охранником в Дахау. – Он остановился, грызя ногти. – Не дадите ли сигарету?
Я бросил ему пачку и смотрел, как он закуривает, рука его дрожала, будто в лихорадке. Глядя, с какой жадностью он курит, можно было подумать, что это не сигарета, а чистый белок.
– Ну так что же?
Ланге тряхнул головой.
– История болезни Вайстора, в которой говорится о его сумасшествии, все еще у Киндермана. Ланц считает, что это его полис, гарантирующий преданность Вайстора. Понимаете, Гиммлер не выносит психических больных. Ну, в связи со всякой чепухой о здоровье нации. Так что, если бы он об этом узнал...
– ...тогда игра действительно была бы закончена.
– Каков же план ваших действий, комиссар?
– Гиммлер, Гейдрих, Небе – все они уехали на эсэсовский Суд Чести в Вевельсбург.
– А где находится этот чертов Вевельсбург? – спросил Беккер.
– Совсем недалеко от Падерборна, – сказал Корш.
– Я собираюсь последовать за ними. Посмотреть, не удастся ли мне разоблачить Вайстора и его грязные делишки в присутствии Гиммлера. На эту прогулку я возьму с собой Ланге в качестве свидетеля.
Корш встал и подошел к двери.
– Хорошо, комиссар. Я пойду за машиной.
– Думаю, вам не придется этого делать. Я хочу, чтобы вы оба остались здесь. Может выйти не совсем так, как я планирую. Не забывайте, что этот тип, Вайстор, – лучший друг Гиммлера. Я сомневаюсь, что рейхсфюрер с благодарностью выслушает мои откровения. Более того, он может их просто проигнорировать. В этом случае будет лучше, если под ударом окажусь только я. В конце концов, что он мне может сделать? Ну, выкинет из полиции, а я ведь и так здесь только для того, чтобы распутать это дело, когда закончу, вернусь к своему прежнему занятию. А у вас двоих впереди карьера. Не такая уж соблазнительная, это верно, – усмехнулся я, – но все-таки будет жаль, если вы попадете к Гиммлеру в немилость.
Корш и Беккер переглянулись. Затем Корш сказал:
– Перестаньте, комиссар, не порите ерунды. Ваша затея опасна. Мы знаем это, и вы тоже.
– И не только это, – подхватил Беккер. – Как вы доберетесь туда с арестованным? Кто поведет машину?
– Действительно, комиссар. До Вевельсбурга больше трехсот километров.
– Я возьму служебную машину.
– А если Ланге попробует выкинуть по пути какой-нибудь фортель?
– Он будет в наручниках, я не думаю, что с ним возникнут проблемы. – Я взял шляпу и пальто. – Извините, парни, но придется вам сделать, как я решил.
Я направился к двери.
– Комиссар! – окликнул меня Корш. Он протянул руку. Я пожал ее. Затем пожал руку Беккеру и отправился за своим арестованным.
Клиника Киндермана выглядела такой же чистой и ухоженной, как и тогда, когда я впервые побывал здесь в конце августа. Только сейчас стояла полная тишина: ни грачей на деревьях, ни лодки на озере. Лишь шум ветра и опавшие листья, которые стремительно неслись по тропинке, словно саранча.
Я подтолкнул Ланге к входной двери.
– Мне стыдно входить сюда в наручниках, как будто я настоящий преступник. Меня здесь хорошо знают, – сказал он.
– А вы и есть самый настоящий преступник. Хотите, чтобы я обвязал вам голову полотенцем? – Я еще раз подтолкнул его. – Послушайте, только по своей доброте я не заставляю вас входить сюда вообще без штанов.
– А как насчет моих гражданских прав?
– Ах ты, черт возьми! Вы что, забыли, где живете последние пять лет? Это нацистская Германия, а не древние Афины. А теперь заткните свой поганый рот.
В коридоре нас встретила медсестра. Она хотела было поздороваться с Ланге, но увидела наручники. Я помахал своим удостоверением перед ее испуганным лицом.
– Полиция. У меня ордер на обыск кабинета Киндермана. – Это соответствовало правде. Я сам его себе выписал. Но медсестра была явно из той же компании, что и Ланге.
– Туда нельзя входить, – всполошилась она. – Я должна...
– Мадам, несколько недель назад германским войскам хватило такой же маленькой свастики, как у меня на удостоверении, чтобы войти в Судеты. Так что будьте уверены, она позволит мне залезть к вашему доброму доктору в трусы, если я этого захочу.
Я пихнул Ланге вперед.
– Давайте, Рейнхард, показывайте дорогу.
Кабинет Киндермана находился в задней части клиники. По сравнению с городской квартирой это было небольшое помещение, но для приемной доктора более чем достаточное. Там стояла длинная низкая кушетка, письменный стол из орехового дерева; несколько картин в современном стиле, на которых, похоже, были изображены обезьяньи мозги, а также книги в дорогих кожаных переплетах, чем, наверное, и объяснялся недостаток кожи в стране.
– Сядьте так, чтобы я видел вас, Рейнхард, – приказал я ему. – И не делайте резких движений. Я легко пугаюсь и, чтобы скрыть смущение, прихожу в бешенство. Как эти докторишки называют такое поведение?
Около окна стоял большой шкаф с выдвижными ящиками. Я открыл его и начал просматривать папки с бумагами.