— Ну что же, пусть будет так, но объяснитесь же, сударь, — сказал Лувиль. — Нам сейчас меняют лошадей, и предупреждаю, каким бы интересным ни было то, что вы нам собираетесь поведать, я вовсе не намерен, что касается лично меня, пожертвовать ради вашего рассказа чудесным добрым сном, которым наслаждаешься, когда тебя так сладко укачивает. Дилижанс — единственное устройство, напоминающее мне мое детство; перестук колес усыпляет меня так же, как когда-то усыпляла песня моей кормилицы. Что же, посмотрим, о чем пойдет речь.
— Об одном очень серьезном и одновременно весьма пустяковом, ничтожном деле, господа; об одном из тех приключений, что, как правило, для гарнизонного ловеласа имеют всегда приятную развязку, хотя очень часто они влекут за собой отчаяние, нищету или даже самоубийство. Речь идет об обольщении, — я выбрал самое мягкое слово, — в котором повинен господин Грасьен.
Грасьен вздрогнул; возможно, он собирался ответить, но Лувиль не дал ему этой возможности, опередив его.
— А вы что, взяли на себя обязанность исправлять ошибки моего друга? — сказал он. — Это прекрасная роль, и за нее вы непременно получите достойное вознаграждение, если жертва хоть мало-мальски обладает чувством признательности; со времен Дон Кихота эта роль несколько вышла из употребления, но вы вдохнете в нее новую жизнь, браво!
— Я уже имел честь объяснить вам, сударь, что я не имею и никоим образом не хотел бы иметь дела с вами. Я говорю с господином Грасьеном. Что за черт! Если он смог обойтись без вашего посредничества, когда совершал эту ошибку, то полагаю, что он не нуждается в вас и теперь, когда речь идет всего лишь о том, как ее исправить.
— А кто вам сказал, сударь, что в этой истории я не был его советчиком?
— Это никоим образом меня бы не удивило; но в этом случае мне еще больше жаль вашего друга.
— Почему же?
— Потому что он будет второй жертвой ваших дурных наклонностей.
— Сударь, покончим с этим! — сказал Грасьен. — Кто эта достойная особа, обольщенная мною, в чем вы меня обвиняете?
— Речь идет всего-навсего, сударь, о той молодой девушке, которую вы только что упомянули, о хозяйке Блека, о Терезе, наконец!
Грасьен несколько мгновений оставался безмолвным, затем пробормотал:
— Итак, что же вы собираетесь потребовать у меня от имени Терезы? Говорите же, сударь.
— Да жениться на ней, черт возьми! — вскричал Лувиль. — Этот господин, который производит на меня впечатление серьезного человека, не стал бы так себя утруждать ради меньшего! Так как же, Грасьен, ты готов повести к алтарю мадемуазель Терезу? Что же, напиши полковнику, попроси разрешения у своего отца и у министра, и давай спать! Ведь теперь, когда мы знаем, чего желает этот господин, это самое лучшее, что мы можем сделать.
— Вы, сударь, сами прекрасно сознаете, — продолжал Грасьен, которому вмешательство его друга вернуло некоторую уверенность, — что все это не может быть не чем иным, как шуткой. Конечно же, я готов выполнить по отношению к Терезе мой долг благородного человека, но…
— Но вы начали с того, что пренебрегли им, — заметил шевалье де ла Гравери.
— Как так?
— Вне всякого сомнения: разве первый долг того, кого вы называете благородным человеком, а я бы назвал порядочным человеком, не состоит в том. чтобы дать ребенку свое имя?
— Как? — вскричал Грасьен. — Тереза?..
— Увы, господин Грасьен, — продолжал шевалье, — это одно из наименее печальных последствий изящной развязки, о которой я вам только что говорил.
— Даже если бы такое и произошло, то что, по-вашему, он должен был бы сделать в этом случае? — вновь вмешался Лувиль. — Неужели, вы считаете уместным, чтобы за каждым полком следовал бы эскадрон кормящих матерей? Мы переехали на новые квартиры: что поделаешь! Действительно, это несчастье. Пусть красотка поищет себе утешителя среди уланов, пришедших вслед за нами; она достаточно мила, и ей не придется искать слишком долго.
— Вы разделяете те чувства, которые только что выразил ваш друг? — спросил шевалье у Грасьена.
— Не совсем, сударь. Лувиль из дружбы ко мне зашел слишком далеко. Не отрицаю, я виноват, очень сильно виноват перед Терезой, и я бы многое отдал, чтобы она никогда не встречалась на моем пути; я готов, повторяю вам это, сделать все от меня зависящее, чтобы облегчить ее положение; но вам придется удовольствоваться этим обещанием; вы светский человек, сударь, и вы прекрасно сознаете, насколько подобный союз был бы несовместимым с общественными обязанностями человека моего положения, чтобы и дальше настаивать на нем.