— Я не могу вам ответить тем же комплиментом, брат мой, — сказал Дьёдонне, — так как нахожу, что вы сами, ваше лицо и ваш голос остались прежними, такими же, как в день моего отъезда.
Действительно, для барона де ла Гравери, неизменно сухого и костистого, с ранними морщинами на лице, годы, легшие ему на плечи, прошли бесследно. Живя без каких-либо забот, он, как и все крайне эгоистические натуры, не добавил к своим рано появившимся морщинам ни одной новой морщины, а к своим преждевременно поседевшим волосам — ни одного нового седого волоса.
— Но что вас привело, брат мой? — повторил барон. — Ибо я предполагаю, что понадобился все же очень веский повод, чтобы вы решились переступить мой порог в столь неурочный час. Откуда вы приехали? Мой нотариус, у которого я порой справляюсь о состоянии ваших дел и одновременно о вашем здоровье, сообщил мне, что вы проживаете, по-моему, в Шартреан-Бос или в Моан-Бри… я не очень хорошо помню… Нет, по-моему, все же в Шартре, не правда ли?
— Действительно, брат мой, я живу в Шартре.
— Ну, и что там делается? Много ли там здравомыслящих граждан? Многочисленны ли сторонники Филиппа Орлеанского? В Париже, мой бедный Дьёдонне, общество загнивает; "Французская газета" несет околесицу, Шатобриан и Фиц-Джеймс заделались либералами, а число людей благородного происхождения сокращается. Увы! Мы живем с вами в жалкую пору! Представьте себе, не далее как вчера "Ежедневная газета" опубликовала имена знатных вельмож, настоящих знатных вельмож, людей, отцы и деды которых ездили в каретах короля и которые не постыдились стать промышленниками! Герцоги, маркизы превратились в торговцев железом и углем… Черт знает что!
— Брат, — сказал шевалье, — если вас это интересует, то мы еще поговорим об общественных делах, но сейчас давайте остановимся на вопросах личного характера, приведших меня сюда.
— Хорошо, хорошо, — произнес несколько задетый барон. — Поговорим о чем вам будет угодно. Но что там шевелится рядом с вами в темноте?
— Это моя собака, брат, не обращайте на нее внимания.
— А с каких же пор, мой дорогой, визиты старшему брату наносят в сопровождении подобного эскорта? Собаку должно держать на псарне, а когда ею хотят воспользоваться или показать знатокам, если она чистой породы, то в этом случае следует приказать псарю привести ее, это его обязанность. Она испачкает мой ковер.
Ковер барона де ла Гравери — заметьте это — со всех сторон был уже вытерт до основы и, похоже, до этих пор весьма безразлично относился к разного рода пятнам.
— Ни о чем не беспокойтесь, брат, — смиренно ответил шевалье, сознававший, как для него важно не раздражать своего старшего брата, — не обращайте внимания на Блека: это очень чистоплотный пес, и если я его привел с собой, то лишь потому, что он редко расстается со мной. Эта собака, она… она мой друг!
— Странная у вас манера заводить дружбу с подобным существом!
Шевалье испытывал огромное желание ответить, что, судя по тому, как люди, связанные братскими узами, относятся друг к другу, вряд ли можно что-то проиграть, если ищешь взаимопонимания и любви у животных; но он устоял перед искушением и промолчал.
Но, к сожалению, между Блеком и бароном де ла Гравери еще не все было кончено.
— Но, шевалье, — произнес барон, — взгляните, что ваша чертова собака держит между лап.
Шевалье так резко повернулся в сторону Блека, что тот подумал, будто хозяин приглашает его подойти к себе, и, взяв в зубы петуха, о котором все забыли, когда раздался неистовый звонок барона, он вступил в круг света, очерченный вокруг кровати, держа в пасти несчастную птицу, задушенную им во дворе.
Таково было предназначение бедного Блека: душить и приносить добычу своему хозяину; выполнив свои обязанности, он полагал, что заслуживает похвалы.
При виде мертвого петуха барон, судорожно выпрямившись, сел в постели.
— Черт побери! — закричал он. — Хорошеньких дел натворило здесь ваше глупое животное: петуха-кохинхинца я выписал из Лондона; он обошелся мне ни много ни мало в двенадцать пистолей! Надо же вам было, шевалье, прийти сюда, и прийти в такой компании! Даже не знаю, почему я не зову своих людей и не приказываю им сию же минуту повесить это гнусное животное.
— Повесить Дюмениля! — завопил шевалье, совершенно выведенный из себя этой угрозой. — Хорошенько подумайте, брат, прежде чем отдать подобный приказ! Я сказал вам, что эта собака мой друг, и я буду ее защищать хоть ценою смерти!
Бедный шевалье, услышав угрозу своего брата, одним прыжком вскочил на ноги и, в свою очередь грозя ему в ответ, вовсю потрясал своим табуретом, как будто уже находился перед лицом врага.