Ночь между тем сгущалась, и необходимо было что-то предпринять.
Поскольку робким натурам труднее даются ответственные решения, они и с большей твердостью воспринимают последствия положения, в какое их ставят обстоятельства; им одинаково тяжело идти как назад, так и вперед.
Следовало иметь большую волю, чем располагала г-жа д’Эскоман, чтобы безбоязненно встретить и упреки мужа, и всеобщее презрение, какие ей нужно было ждать после того как утренняя сцена несомненно получила огласку в Шатодёне.
Такие соображения воздействовали на решимость г-жи д’Эскоман лишь косвенно, хотя они все же в некоторой степени способствовали тому, что маркиза утвердилась в мысли о невозможности для нее сделать шаг назад. Главным же образом решиться на это ее заставило воспоминание о том, что она услышала, находясь в мансарде; в ней осталась ревность к Маргарите; она завидовала такому кипению чувств, которое сама она этим утром отчаялась достигнуть. Что бы ни должно было из этого воспоследовать, она не желала делать первые шаги в своей любви, проявляя бесстрастность, казавшуюся ей полной противоположностью любовному чувству. В том, чтобы спокойно обладать любовником, находясь вне света, с которым она только что порвала, несмотря на предрассудки и обвинения, с какими ей предстояло столкнуться, таилось нечто казавшееся ей победой и оказывавшее на нее то непреодолимое притягательное воздействие, какое исторгло из общества столько благородных и великодушных сердец. К тому же она надеялась безмерностью своей жертвы навсегда приковать к себе любимого человека.
В этом ее решении заключалось слишком много сиюминутных выгод, сводивших влюбленных с ума, чтобы Луи де Фонтаньё мог искренне оспаривать его; одна только Сюзанна была в состоянии прислушаться к голосу разума, она умоляла свою госпожу противостоять надвигавшейся буре или, по крайней мере, предварительно все обдумать.
Но ее не слушали. Было решено уехать из города втроем этой же ночью. Эмма с еще большим нетерпением, чем Луи де Фонтаньё, ожидала этого отъезда; она настолько жаждала покинуть город, ставший невыносимым для нее за последние несколько дней, и увидеть себя на пути к земному раю, к которому, как ей верилось, она шла, что понадобились самые неотступные просьбы, чтобы заставить ее покинуть дорогу, где она собиралась ждать экипаж (его должен был добыть ее возлюбленный), и принудить ее немного отдохнуть, перед тем как отправляться в путь.
Между тем она крайне нуждалась в отдыхе; сильные потрясения, пережитые ею в течение дня, совсем разбили ее хрупкий организм, едва оправившийся после болезни; она же мерила свои силы по счастью, наполнявшему ее душу, по этому живительному счастью первой любви; она тихо подсмеивалась над своей слабостью, умоляла Луи де Фонтаньё не судить о ее сердце по ее физической немощи и, когда с первых сделанных ими шагов молодой человек, державший ее под руку, почувствовал, как она шатается, долго отказывалась, чтобы он взял ее на руки и донес до города.
И лишь когда они вошли в предместье, шутливость, с помощью которой она старалась бороться с упадком своих сил, покинула ее. Эмму помимо ее воли снова охватил ужас: вид каждого припозднившегося прохожего, оказавшегося на их пути, заставлял ее вздрагивать.
К счастью, было уже десять часов вечера, а в десять часов вечера улицы Шатодёна бывают почти пустынны.
Луи де Фонтаньё не мог предложить Эмме другого убежища, кроме своей собственной квартиры; именно туда он предполагал ее отвести.
Однако, каким бы уснувшим ни казался город, молодой человек счел неблагоразумным вступать на такое открытое место, каким была площадь с размещавшейся на ней супрефектурой, не попытавшись узнать намерений тех, кто мог там находиться.
В эту минуту они как раз проходили мимо церкви святого Петра; в те времена старое кладбище, когда-то окружавшее ее и уже заброшенное, не было еще снесено. Несмотря на всю мрачность этого места, оно показалось Луи де Фонтаньё вполне подходящим, чтобы послужить г-же д’Эскоман укрытием, пока сам он отправится на разведку.
Он перебрался через пролом в разрушенной стене и отвел двух своих спутниц в угол кладбища, за чащу кипарисов, а затем удалился, настоятельно посоветовав Сюзанне беречь Эмму и, самое главное, не покидать ее ни на мгновение.
Его осторожность была ненапрасна: перед зданием супрефектуры прогуливались двое мужчин и казалось, что они кого-то ждали; один из них осанкой напоминал г-на д’Эскомана.
Как бы маркиз ни был равнодушен к жене, он, конечно же, не мог не встревожиться, узнав об ее исчезновении.