— А я вам говорю, что вы не последуете за ней, господин де Фонтаньё; вы не последуете за госпожой маркизой, даже если мне придется, чтобы лишить вас ее общества, налепить вам на грудь пластырь моим способом.
— Тем лучше! Ничего другого я и не желаю; да, я предпочитаю умереть, нежели разлучиться с ней! — воскликнул молодой человек.
Эмма с Сюзанной попытались успокоить его. Но г-н де Монгла взял его за руку и отвел в сторону.
— Черт возьми! — произнес старый дворянин. — Недостаточно быть влюбленным, господин де Фонтаньё, нужно еще при этом оставаться честным человеком. Я в своей жизни всякое делал, на всякое отваживался, но, черт побери, это всегда шло на пользу вящей славе вашего покорного слуги и общественной нравственности. Я обесчестил много женщин, раз уж это так называется, но, черт побери, никогда не разорял их и не совершал такой низости, чтобы низвергать их из богатства в нищету. А вот вы собираетесь совершить такое.
— Разорить ее? Я разорю Эмму?
— Конечно же, разорите. Неужели вы не понимаете, что сегодняшнее происшествие с Эммой, о котором я еще не составил себе полного представления, хотя на протяжении пяти часов мне прожужжали о нем все уши, пойдет на пользу самым заветным желаниям господина д’Эскомана? Он только и мечтает о том, как бы заполучить все ее состояние, не подвергаясь обвинениям, а вот вы помогаете ему в этом.
— Но прежде я убью его!
— Это следовало сделать тогда, когда вы держали его жизнь на острие вашей шпаги, но вы мужчина лишь наполовину! Теперь уже слишком поздно! Неужели вы думаете, что мы, старики, когда-нибудь колебались нанести удар тому, кто нам мешал? Кровь за кровь, жизнь за жизнь, черт возьми! Но, как я уже имел честь сказать вам, теперь уже не время; маркиз избрал другое поле битвы, там вам придется сражаться и там вам следует победить его, мой юный друг, и вы сможете это сделать.
— Но как?
— Предоставив его супруге делать то, что она хочет делать. Пусть маркиза уезжает; в Париже она найдет десять, а то и сто стряпчих, которые возьмутся изобразить ее белой как снег, а в лицо ее мужу выплеснут бутылку чернил. Против него отыщут двадцать бесспорных улик; а что найдется против нее, если вас не будут видеть вместе, если вы останетесь здесь, хотя вас и называют ее любовником? Злые сплетни, которые опровергаются чистым прошлым маркизы; свидетельства бывшей любовницы господина д’Эскомана, на которые он не сможет сослаться. Этот процесс уже выигран, еще не успев начаться.
— Но я, я? Что станет со мной за это время? А вдруг она забудет меня?
— Полноте! Забыть вас? Этому помешают пришедшие к ней угрызения совести. Разве ей не придется проводить время в борьбе с ними? Вы обнаружите в них широкую брешь, когда процесс будет выигран, и сможете свободно соединиться с маркизой. Угрызения совести могут задержать победу, но сорвать ее — никогда! Эти угрызения совести так забавны! — произнес шевалье со вздохом сожаления. — Поступите так, как я вам советую, и сделайте это решительно, по-мужски, черт возьми!
Затем, обернувшись к маркизе, он добавил:
— Ну вот наш друг облагоразумился, и нам остается только отправиться в путь.
Луи де Фонтаньё ничего не ответил; он опустил голову: его скорее победили, чем убедили. Эмма казалась не менее удрученной, чем он, и не пыталась скрыть свое горе от шевалье де Монгла.
Наконец они покинули кладбище. С одной стороны Эмму поддерживал г-н де Монгла, с другой стороны она опиралась на Луи де Фонтаньё. Влюбленные не могли беседовать между собой, поскольку их стесняло присутствие шевалье.
Старик с присущим ему опытом и здравомыслием объяснял г-же д’Эскоман все, что ей следовало сделать, чтобы выйти из того затруднительного положения, в котором она оказалась по собственной неосторожности, и молодая женщина лишь пожатием руки своего возлюбленного, на которую она опиралась, могла сказать Луи де Фонтаньё: "Я люблю вас!"
Правда, время от времени она все же отвечала г-ну де Монгла, но лишь для того, чтобы поручить ему заботиться о его друге, и делала это с горячностью, доказывавшей молодому человеку, сколь горестна была для бедной Эммы эта разлука.
Они остановились отдохнуть на пригорке, в четверти льё от города. Сюзанна подошла к Луи де Фонтаньё; она опасалась, что, когда дело дойдет до последних прощаний, он не подумает о ней, и хотела проститься с ним заранее. Кормилица обратилась к нему с тысячей просьб не забывать ту, что пожертвовала ради него всем. Перед лицом горестей, которым г-жа д’Эскоман уже была обязана ее вмешательству, Сюзанна испытывала страхи, предвещающие угрызения совести; ей было необходимо услышать успокоительные слова о будущем ее воспитанницы.