В комнате, занимаемой маркизой д’Эскоман в станционной гостинице в Лонжюмо, стояли две кровати.
Одна из них, без занавесей, находилась между окном и камином; на ней, на стеганом одеяле, не раздевшись, глубоким сном спала Сюзанна.
Посреди комнаты, напротив окон, находился альков, который был занавешен ситцем, с рисунком в виде каких-то фигур. В этом алькове отдыхала Эмма, а Луи де Фонтаньё сидел в кресле, прислоненном к изголовью ее кровати.
Подобно Эмме и Сюзанне, молодой человек был сломлен усталостью и спал; голова его опиралась на край постели; его руки не выпускали рук маркизы, переплетясь с ними. Время от времени кто-то из них вздрагивал во сне, и от этого руки молодых людей только крепче сжимались; и тогда, как если бы неодолимая связь между ними побеждала легкий сон Эммы, мимолетная улыбка пробегала по ее бледным губам, а через тонкий батист, едва прикрывавший ее грудь, можно было наблюдать, как учащалось биение ее сердца.
Единственная свеча, стоявшая на ночном столике около кровати г-жи д’Эскоман, освещала комнату. Свеча эта уже догорала. Иногда казалось, что она уже была готова совсем погаснуть, и тогда на стенах появлялись какие-то огромные тени с фантастическими очертаниями; иногда вдруг частичка воска оживляла ее колеблющееся пламя, и в ее свете все вокруг словно воспламенялось.
Госпожа д’Эскоман проснулась. Первый, на кого упал ее взгляд, был Луи де Фонтаньё, отделенный от нее лишь ситцевой драпировкой алькова. С непроизвольным испугом она высвободила свои руки из сжимавших их ладоней, но затем улыбнулась своему страху и прижалась щекой к его руке; облокотившись на подушку, она погрузилась в созерцание прекрасного лица молодого человека, с его белизной под венцом шелковистых локонов черных волос, прекрасного, как изображение античного Антиноя.
Эмма уже не находилась в том состоянии лихорадочного возбуждения, которое бросило ее в объятия Луи де Фонтаньё накануне, когда он кинулся на ее поиски; ее инстинкты подлинного целомудрия снова взяли над ней власть; она тут же вспомнила о своем первом порыве. И хотя никто не мог ее увидеть, молодая женщина покраснела при мысли о том, что сон Сюзанны, звучный храп которой она слышала, оставлял ее наедине с любимым человеком. Она натянула батистовую ткань на свои белые плечи, тщательно запахнула ее на груди, а затем протянула руку, чтобы разбудить молодого человека.
Но он так крепко спал, что она не решилась это сделать.
В эту минуту на улице послышались шаги нескольких людей.
Когда совесть неспокойна, для нее все небезразлично; Эмма прислушалась, охваченная настоящим и мучительным страхом, пока все снова не погрузилось в тишину.
И тогда она упрекнула себя за глупые страхи. Разве не естествен такой шум на постоялом дворе, где у стольких экипажей перепрягают лошадей?
Тем не менее волнение ее было так глубоко, что она испытывала неясное желание удостовериться, остался ли еще рядом с ней ее друг и защитник.
Она склонилась над Луи де Фонтаньё и нежно поцеловала его в лоб. Губы Эммы еще прикасались к лицу ее возлюбленного, когда раздался сильный стук в дверь комнаты.
— Что такое? — одновременно воскликнули Сюзанна и Луи де Фонтаньё, все еще полагавшие себя во власти сновидений.
Эмма не задавала подобного вопроса: она тотчас же поняла, что к ней стучится новое несчастье. В испуге она спрятала лицо в подушку.
Между тем стук в дверь усилился; послышался голос мэра, именем закона приказывавшего открыть дверь.
— Ради Бога, ничего не предпринимайте! — кричала Сюзанна, из последних сил устраивая перед входом в комнату оборонительное сооружение из мебели. Ей казалось, будто, спрятавшись за комод, они сумеют выдержать осаду.
Наконец Луи де Фонтаньё понял, что это прибыл муж Эммы, чтобы мстить за свою оскорбленную честь. Он подбежал к окну, полный решимости броситься из него и разбиться о мостовую. Но, открыв его, молодой человек увидел караулившего внизу жандарма, а затем услышал иронический смешок г-на д’Эскомана, которого он разглядел в темноте.
— Мы здесь уже не у Маргариты, — сказал маркиз. — И я весьма сожалею, что мешаю любовным утехам любезного господина де Фонтаньё, но закон предусмотрел это случай.
— Вы подлец, маркиз д’Эскоман! — в бешенстве вскричал молодой человек. — И если я буду держать вас на острие моей шпаги, то клянусь, я убью вас без сожаления и угрызений совести как ядовитую гадину, каковой вы и являетесь.
— Если несколько месяцев тюрьмы не охладят вашей горячей крови, я с удовольствием исполню обязанности вашего хирурга, любезнейший господин де Фонтаньё, — отвечал маркиз, насмешливый тон которого довел до предела раздражение молодого человека, и тот уже готов был разразиться новой бранью, как вдруг Эмма позвала его к себе.