При слове "тюрьма" Эмма почувствовала вдруг, как все силы, позволившие ей выдержать разразившуюся над ней страшную грозу, покидают ее: она залилась слезами и разразилась рыданиями.
— В тюрьму? — переспросила Сюзанна, в то время как Луи де Фонтаньё в изнеможении рухнул на стул и закрыл лицо руками. — В тюрьму? — повторяла кормилица. — Сударь мой милый, вы сказали, в тюрьму? Госпожу маркизу Эмму д’Эскоман — в тюрьму?
— Без всякого сомнения, милейшая сударыня; и воля короля Луи Филиппа, не говоря уже о моей, будет бессильна помешать тому, чтобы закон был исполнен.
— В таком случае вам не сказали всей правды, вам не могли сказать ее. Вам неизвестно, что на протяжении трех лет госпожа маркиза напрасно предлагала тому, кто сегодня ее преследует, не только свою красоту, поразившую вас так же, как она поражает всех, но еще и свою любовь, нежность, добродетели и кротость, какую можно найти разве только у ангелов Господа Бога, и все эти три года это чудовище отталкивало ее, а теперь осмеливается требовать то, чем оно пренебрегало; вам неизвестно, что…
— Ради Бога, Сюзанна! — прервала ее Эмма.
— Нет уж, позвольте, сударыня! Я хочу сказать и скажу: правосудие справедливо, господин мэр его представляет, и он меня выслушает, — продолжала Сюзанна, схватив мэра за его перевязь и притянув к себе с присущей ей силой.
— Вы ошибаетесь, милостивая сударыня, — отвечал ей мэр, задыхаясь от качаний, к каким усилия гувернантки принуждали его тело. — Я не представляю собой правосудие, да если бы и был им, то зачем же, черт возьми, трясти правосудие, как мирабелевое дерево?!
— Выслушайте меня, и вы больше не скажете, что госпожу маркизу надо отправлять в тюрьму… Тюрьма! Да это он заслужил тюрьму и нечто похуже! Тюрьма!.. Девочке — ей было семнадцать лет, сударь! — девочке достало несчастья, чтобы он позарился на ее состояние, желая возместить им свое, промотанное в молодые годы распутством. На следующий же день после свадьбы, когда он завладел тем, чего ему так хотелось, он изменил ей, он бросил несчастную женщину, которой накануне клялся быть верным и защищать ее, — на следующий же день! Да, милостивый сударь, я это докажу, ведь я следила за всеми его действиями, за каждым его шагом, как кот следит за мышью. О! Я это докажу, милостивый сударь.
— Да я-верю вам, верю; но ради Бога, отпустите меня!
Однако Сюзанна, казалось, не слышала его слов и продолжала:
— Если бы вы могли знать, какие страдания претерпевает покинутая супруга! Да вы, мужчины, никогда и не задумывались над этим! Можно перестать горевать из-за потери состояния, можно смириться с одиночеством, но распутная жизнь мужа все уничтожает, все, вплоть до уважения, которое честная женщина вправе требовать. Обычно в таких случаях говорят: "Как же она не может удержать подле себя мужа?" И начинают возводить клевету на ее нрав. А для бедняжки уже мертвы все радости мира, уже угасли все надежды; весна не имеет для нее цветов, а день — света; порой и в религии она не может найти утешения. Так вот, сударь, все пытки, какие только есть в подобном мученичестве, испытала женщина, которую вы видите перед собой, — Эмма, мое возлюбленное дитя! И из-за того, что однажды, увидев себя навеки приговоренной к этому аду, она из глубины бездны подняла глаза к небу, чтобы увидеть, действительно ли там нет больше ни единой звезды Господа Бога, которая взирает за ней, вы, по одной лишь надуманной или обоснованной жалобе того, кто станет причиной ее падения, как он стал источником всех ее зол, тащите ее в тюрьму! Да полноте же! Если это в самом деле так, то надо тут же отказаться от звания христианина.
— Несомненно, милейшая сударыня, вы говорите справедливые вещи, — сдавленным голосом отвечал мэр, — но, к несчастью, я ничего не могу сделать и, к еще большему несчастью, сейчас совсем лишусь счастья слышать вас. Я задыхаюсь.
И действительно, мэр, которому Сюзанна для нужд заключительной части своей речи предоставила передышку, тяжело свалился в кресло, поставленное возле него каким-то ангелом-хранителем.
Излив свой гнев, гувернантка прониклась жалостью к своей жертве и поднесла мэру стакан воды.
Придя в чувство и переведя дух, достойный чиновник попросил Сюзанну отойти в сторону, чтобы он мог переговорить с ее госпожой.
Гувернантка, не сомневаясь в успехе своего красноречия, подчинилась и отошла к окну, где стоял Луи де Фонтаньё.