И вот, наконец, приблизилось время, когда столь желанное и столь дорого купленное счастье должно было из мечты превратиться в реальность.
Накануне того дня, когда должно было закончиться наказание, к которому приговорили г-жу д’Эскоман, Луи де Фонтаньё не спал. Часть ночи он провел перед тюрьмой, посылая поцелуи в сторону темных очертаний страшного здания, повторяя сердцем самые искренние клятвы в благодарности и любви. Когда он попытался на некоторое время заснуть, удары маятника, отсчитывавшего секунды, которые приближали молодого человека к встрече с любимой, все время будили его.
Задолго до того часа, когда ему предстояло ждать г-жу д’Эскоман и Сюзанну в конце дороги на Париж, для того чтобы увезти их из города, оставившего у влюбленных лишь печальные воспоминания, он уже был собран и взволнованно расхаживал по своей комнате, дрожа, трепеща, вздрагивая при малейшем шуме, долетавшем с улицы, спрашивая себя, не поглотит ли его земля, прежде чем подобное блаженство будет позволено вкусить человеку, бледнея при мысли, что какое-нибудь непредвиденное препятствие помешает Эмме соединиться с ним, и задавая себе вопрос: не сойдет ли он, случайно, с ума, если их встреча отложится хотя бы на один день.
Тем не менее сторонний наблюдатель, возможно, испытал бы некоторое опасение за будущее этой любви, если бы он увидел, с какой педантичной заботой Луи де Фонтаньё, несмотря на снедавшую его тревогу, занимался своей внешностью и своим костюмом.
XXVI
ИДИЛЛИЯ
В долине Марны, в четырех льё от Парижа, на пути от деревни Шампиньи к мельнице Боннёй, немного не доходя до переправы Сент-Илер, у подножия холма, на котором раскинулся городок Шенвьер, в том месте, где дорога делает поворот, внезапно оказываешься перед небольшим домиком, сероватые стены и красная крыша которого настолько теряются среди окружающих его тополей, ольх и ив, что нужно чуть ли не прикоснуться к нему, чтобы его заметить.
Местные жители называют этот дом Кло-бени — "Благословенный уголок".
По его незатейливому внешнему виду, забранным железными прутьями окнам, рамам с маленькими стеклами, тяжелой двери, выходящей прямо на дорогу, ригам и обвалившимся сараям, окружающим двор, угадывается, что это старинная ферма, которую какой-то владелец, любитель красот природы, превратил в загородный дом.
Но ни эта прихоть, ни название, несущее благоприятное предзнаменование, не принесли удачи скромному жилищу.
Свежезамазанные широкие трещины, проступавшие на его стенах, многочисленные ярко-красные квадраты новой черепицы, превратившие заросшую мхом крышу в шахматную доску, заросли ежевики, крапивы, еще не удаленные из сада дикие злаки, неупотребительных форм куртины и шпалеры, живописно разросшиеся побеги виноградной лозы — все это доказывало, что Кло-бени ремонтировали совсем недавно, а перед тем он долго стоял заброшенным.
Нижний этаж дома хранил запах запустения и обветшалости, характерный для всего этого здания. Здесь находилась одна из тех кухонь, которые скоро будут вытеснены из памяти современными конструкциями, кухонь с высоким и глубоким камином, с гигантским очагом, где пламя высотой в шесть футов, пожирающее стволы деревьев и вязанки хвороста, позволяет обогреть десяток промокших охотников и изжарить целого барана, предназначенного для утоления их могучего аппетита; помещение кухни было устроено скорее из соображений простоты и удобства, нежели красоты и бережливости: полосы почерневших балок потолка, где пауки беспрестанно и успешно вели борьбу с мухами, желтоватые стены с развешанными на них повсюду сверкающими кастрюлями и оплетенный ивовыми прутьями керамический сосуд для хранения воды.
В столовой, отделенной от кухни дверью, было так же сумрачно и пусто. Под воздействием влаги расцвеченные под мрамор обои, покрывавшие стены, заплесневели; кое-где они покрылись твердым беловатым налетом, передававшим рисунок камня с большим совершенством, чем фабричные краски, а в других местах отошли от стен и развевались от ветра, проникавшего сквозь щели в дверях и окнах. Широкий стол орехового дерева, несколько резных стульев, окрашенных белой краской и некогда имевших обивку, от которой осталась одна канва, изразцовая печь и барометр без ртутной трубки — все это составляло одновременно и меблировку и украшение этой комнаты.