Луи де Фонтаньё не сопротивлялся этим усилиям Эммы. Скука чревата опасностью не только для любви, но и для чести человека.
XXX
ПРЕНЕБРЕЖЕНИЕ И СОЖАЛЕНИЯ
Однажды вечером Луи де Фонтаньё, с недавних пор редко проводивший время в обществе Эммы, отправился в Оперу, где играли "Бога и баядерку".
В середине первого акта громкий шум открывшейся и закрывшейся двери заставил его повернуть голову. В одной из лож первого яруса он заметил молодую даму: она снимала шаль и презрительной улыбкой отвечала на шиканье, доносившееся до нее из партера. Он узнал в этой даме Маргариту, и сердце его затрепетало.
Мечтательность, как и всякое опьянение, имеет свои передышки. Интерес к спектаклю поглотил мысли Луи де Фонтаньё и не давал молодому человеку утолять жажду из столь дорогого ему кубка. Он удивился своему волнению, но, не позволяя себе допустить, что эта женщина могла иметь хоть какое-то влияние на его чувства, продолжал упорно смотреть на сцену; ему было бы неловко, если бы Маргарита заподозрила его в малейшем внимании к ней.
Но, вопреки пренебрежению, которое он так старался проявить, душа его была смущена; кровь его бурлила, в ушах стоял гул, туман поплыл перед глазами и, сгустившись, скрыл все происходящее вокруг. Мысли его стали неясными, беспорядочными, бесформенными; они бились о стенки его мозга, рождались и гасли там, словно огненные искры, что сыплются из-под молота кузнеца, кующего железо на наковальне. Ему казалось, что, не сделав ни единого движения, он отчетливо различает на черной завесе, отделяющей его от сцены, сияющее лицо Маргариты.
Ее красота была способна погубить и святого в раю; молодая женщина была в бархатном платье с соблазнительным вырезом; черный цвет платья подчеркивал атласные тона ее плеч и еще более матовую белизну ее груди; прическу ее украшали серебряные виноградные лозы и позолоченные гроздья. За прошедшее время чувственное начало, пронизывающее все ее существо, приобрело спокойствие и укрепило свойственные ему особенности; глаза ее, метавшие пламя, уже не были подернуты истомой, а ярко сверкали; лишь рот ее сохранил прежнее свое выражение: всегда приоткрытые, губы ее беспрестанно манили к поцелую.
Луи де Фонтаньё прилагал всевозможные усилия, чтобы избавиться от того, что ему представлялось видением, но он находил его повсюду. Все ложи были заполнены Маргаритами, такими же чарующими, как и настоящая. Баядерка, которая вихрем носилась по сцене вокруг бога, поднимая волны газа, служившего ей одеянием, тоже была Маргаритой: то были ее взгляды, ее страстные движения, ее зовущее тело.
Внезапно он поднялся и, расталкивая всех встречавшихся ему на пути, вышел из театра.
Но не успел он сделать и ста шагов по улице, как уступил новому помрачению сознания и вернулся в зал.
Закончилось действие. Маргариты не было в ложе; он поискал ее в фойе, но не нашел; наконец он увидел ее в коридоре первого яруса среди толпы поклонников.
Маргарита казалась очень веселой. Несомненно, с ее уст слетела какая-то острота или какая-то непристойность, поскольку все окружавшие ее мужчины громко хохотали. Самый верный способ ухаживать за женщиной — уверять ее в том, что она остроумна, и поклонники Маргариты успешно пользовались этой истиной, проверенной столетиями.
Тем не менее Луи де Фонтаньё обвел этот кружок исполненным ненависти взглядом; из тщеславия он отказывался верить, что шатодёнская красавица могла быть занята чем-нибудь еще, кроме его персоны. Вероятно, его внезапный выход из кресел и послужил поводом к этим насмешкам.
Он приблизился к тем, кто окружал Маргариту, полный решимости поссориться с кем-нибудь из них. Она заметила его и подала ему дружеский покровительственный знак рукой; кое-кто из окружавших ее молодых людей обернулся, чтобы посмотреть, кому она адресовала этот знак; затем Маргарита продолжила отвечать шуточками на попытки какого-то толстого лысого господина завладеть цветком из ее букета, и все это с таким безразличием по отношению к Луи де Фонтаньё, как если бы он был для нее посторонним человеком.