Когда наступило утро, простыня, к которой она прислоняла свое лицо, была мокрая от пролитых ею слез; Эмма встала и взяла из шкафчика письма и пряди волос, которые Луи де Фонтаньё присылал ей, когда она находилась в тюрьме. Она поцеловала эти святыни и заперла их в шкатулку.
— Вот и все, — произнесла она сдавленным голосом, — что я унесу с собой из этого дома, и, без сомнения, вот и все, что вскоре останется мне от него.
Затем, встав на колени и скрестив на груди руки, Эмма принялась молиться:
— Боже мой! Я водрузила идола на твой алтарь, и твой гнев низверг этого идола на меня; я поклонялась греху, и ты наказываешь меня грехом; Господь мой, я подчиняюсь твоей всемогущественной справедливости; я не ропщу против кары, не проклинаю карающую меня десницу; но, подвергая наказанию меня, Господь мой, пощади его! Пусть эти страдания, размеры коих один ты можешь исчислить, станут еще горше; пусть муки моей оставленной в одиночестве души станут еще сильнее, но отведи от него свою длань, пусть я одна снесу бремя твоего гнева, и, смиренная и повергнутая ниц, я буду благословлять тебя, Господь мой, в твоей суровости!
XXXII
УТРЕННИЕ ПРИЕМЫ МАДЕМУАЗЕЛЬ ЖЕЛИ
Многие стремились попасть на утренние приемы мадемуазель Жели, однако состав тех, кого на них приглашали, подбирался весьма тщательно. Допущен туда был не всякий, кто хотел этого; весьма уважаемые, если и не высокочтимые господа были вынуждены прибегать к прямо-таки дипломатическим приемам, чтобы с помощью выездного лакея, исполнявшего обязанности придверника, добраться до входа в роскошные гостиные бывшей гризетки.
Конечно, нет ничего сложнее, чем завоевать титул модного мужчины.
Чтобы достичь этого, нужно или иметь серьезные данные, но тогда те, кто домогается такого титула, предпочитают быть просто великими людьми: они рассматривают моду как один из вымышленных рыцарских орденов, отыскивающих громкие имена, чтобы придать некоторую значимость списку своих кавалеров, и остерегаются носить их знаки отличия; или же обладать совершенством в наборе глупостей столь усложненных, что большая часть тех, кто предпринимает их изучение, останавливается еще на начальном уровне, как те, кто пытается выучить китайскую грамоту.
Для женщины же все обстоит совершенно иначе.
В этом отношении женщины находятся в привилегированном положении. Все они рождены, чтобы быть модными, и если не все они достигают этого, то лишь потому, что обстоятельства по-разному благоприятствуют их призванию.
Немного сердца, много силы воли, дикарское пристрастие ко всему блестящему, присущая детям привязанность ко всему шумному — вот и все, что необходимо женщине, чтобы стать жемчужиной всех светских кругов.
Конечно же, хорошенькие глазки не могут повредить, но есть множество примеров, доказывающих, что и без этого можно обойтись. Что же касается ума, то установлено, что все женщины наделены им. Возможно, у них это немножко обезьянье кривлянье, ибо их ум заимствован у других; но шум эха ведь все равно шум.
Когда Маргарита приехала в Париж, с ней сошелся один очень богатый и очень известный банкир. И вот однажды утром в великолепном особняке по улице Эльдер, особняке посланницы, по правде сказать, все увидели высокую и красивую девушку, словно гриб выросшую здесь за ночь. Те, кто отважился пойти к ней знакомиться, сообщали потом любопытным, что это тайнобрачное растение имеет на своей конюшне пару караковых лошадей, весьма примечательных тем, что такие же были и у Стивена Дрейка; искусного повара на кухне и несколько гостиных, достаточно просторных для того, чтобы там можно было исполнять самые затейливые фигуры котильона. Она произвела впечатление славной девушки, добродетельной именно в той степени, чтобы никого не приводить в отчаяние, и достаточно сумасбродной в своей роскоши, чтобы каждый надеялся добраться до Коринфа. Большего и не надо было: молодая шатодёнская гризетка прослыла маршальшей в стане щёголей, и интерес к ее происхождению и ее прошлому стали рассматривать как совершенную нелепость и дурной вкус.
Женщины вылеплены из податливой глины, проникающей в самые острые углы литейных форм, углы, которые, кажется, более всего чужды женской натуре. Маргарита удивилась своему новому высокому положению не более, чем бедная маркиза д’Эскоман испугалась утомительного труда, на какой она себя обрекла. Не прошло и недели, как бывшая любовница супруга г-жи д’Эскоман вселилась в роскошный особняк на улице Эльдер, а между тем уже казалось, что ноги ее всю жизнь только и ступали по самым великолепным восточным коврам и ей менее всего на свете вспоминались огрызки яблок, которыми она питалась в детстве. Конечно, придирчивый вкус мог бы найти, что осудить в ее туалетах, несмотря на их великолепие; это была тема завистливой хулы ее подружек, но Маргарита твердо, как на пьедестал, опиралась на денежный сундук своего финансиста, и всем этим сплетням не удавалось возмутить безоблачную жизнь счастливой куртизанки.