Только одно обстоятельство бросало тень на этот сияющий небосвод. Этим облаком, омрачавшим счастье Маргариты, была ее ненависть к г-же д’Эскоман: эта ненависть пережила любовь прекрасной шатодёнки к Луи де Фонтаньё.
Как читатели, должно быть, уяснили себе из только что прочитанного ими, Маргарита, вновь увидев Луи де Фонтаньё и заметив его волнение, скрыть которое полностью молодому человеку не хватило самообладания, смогла рассудить, что у нее, по крайней мере теперь, есть такое влияние на чувства ее бывшего любовника, за какое прежде она готова была отдать половину своей жизни. К своему великому удивлению, она оставалась спокойной, сделав такое открытие; пульс ее не участил своего биения, и лицо ее не вспыхнуло внезапно, как это бывало прежде при одном приближении к ней Луи де Фонтаньё.
Когда сильные чувственные волнения затухают, ничто не приносит утешения тем, кто их испытывал и был при этом унижен; память о них вызывает досаду, они оставляют после себя лишь сожаления. Много раз сетуя на свои прежние чувства к Луи де Фонтаньё и пользуясь выразительным языком, тут же позаимствованным ею в том новом мире, куда она попала, Маргарита называла их своей глупостью. Воспоминание о роли, которую она тогда играла, оскорбляло ее самолюбие — единственное чувство человека, которое усиливается, а не ослабляется при его нравственном падении. Она часто давала себе клятву отомстить за себя и однажды уже пыталась это сделать; вряд ли у нее был бы более подходящий случай, но эта возможность ей представилась, а она была не из тех, что такое упустит.
Маргарита ненавидела Эмму не только из-за боли, которую ее заставляла испытывать время от времени старая рана; возвышенность характера Эммы, проявляемая ею в несчастье, величие ее души, ее мужество, смиренность, благородство чувств, сохраненные ею, несмотря на ее прегрешение, — все эти добродетели, которые Маргарита напрасно пыталась высмеять и извратить, но которым она была вынуждена в глубине души воздать должное, непрестанно жалили ее, возбуждая ее гнев и будоража ее кровь, по природе медлительную и ленивую. Ее возмущало это противостояние красоты и добра злу и скверне. Мужественная маркиза из нищеты своей лавчонки унижала куртизанку в ее дворце, и та не могла ей этого простить. Эта ненависть Маргариты к г-же д’Эскоман служила неопровержимым свидетельством, доказывавшим, что добродетель несчастной женщины пережила ее бесчестье; лучшего доказательства этому она получить бы не могла.
Как и любовь, как и всякое другое возникающее чувство, ненависть оказывает значительное влияние на умственные способности того, кто охвачен ею. Погруженная в навязчивую идею утолить свою жажду мщения и побуждаемая этим новым для нее чувством, беспечная Маргарита проявила теперь столько хитрости и воли, сколько нельзя было от нее ожидать.
Как только Луи де Фонтаньё появился в ее особняке, она приняла его с трогательным радушием и сумела изобразить чувство, совершенно ею не испытываемое. Заговорив об их прошлом, она красноречиво вздыхала. Молодой человек мог подумать, что она ждет лишь одного его слова, чтобы оживить свои любовные порывы, о которых он догадался пожалеть несколько поздно. Чтобы растрогать ее еще больше, он, как все слабохарактерные мужчины, счел необходимым разжалобить молодую женщину своей участью, рассказать ей о тяготившей его нищете и обнажить раны, нанесенные его душе разочарованностью. Но он ошибался: все воспоминания о прошлом заглохли в сердце Маргариты, и его неуместные откровения нанесли ему смертельный удар. Обыкновенно женщины одаривают своей милостью только тех, кто не просит о ней. Маргарита позволила ему встать на этот гибельный для него путь, будучи уверена, что он пройдет под кавдинским ярмом; хорошо разыгранными восклицаниями, с притворной страстью, она поощряла его идти по этому пути все дальше; затем, умело воспользовавшись совершенным им промахом, она принялась превозносить его великодушие, самоотверженность, тем самым принижая в его глазах добродетели, какие он должен был видеть в Эмме. Таким образом она нанесла первый удар по связям, соединявшим бывшего секретаря с его подругой, а затем стала наносить их до того ловко, что вскоре от них осталась лишь одна ниточка.