Маргарита быстро распахнула дверь в гостиную, где толпились ее приглашенные.
— А что если бы барон подслушивал у дверей? — то ли с досадой, то ли с улыбкой сказала она Луи де Фонтаньё, а потом, пожав ему руку, добавила: — До завтра, мой милый!
Слова эти были сказаны ею таким голосом, что молодому человеку оставалось лишь повиноваться и удалиться.
Изнемогая от множества различных впечатлений, шатаясь, он прошел через толпу гостей. И только в прихожей ему удалось прийти в себя и преодолеть свое волнение.
Что же касается Маргариты, то она не покинула своего будуара. Когда Луи де Фонтаньё удалился, она написала на клочке бумаги несколько слов:
"Оставайтесь глухим к любым мольбам и не давайте никаких обещаний".
Затем, позвав лакея, она отдала приказание отправить эту записку с рассыльным тому самому судебному исполнителю, который в данную минуту должен был производить на улице Сез арест имущества.
XXXIII
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ПОМОЩЬ ПРИШЛА,
КАК И ПОЛАГАЕТСЯ, С ТОЙ СТОРОНЫ, ОТКУДА ЕЕ НИКТО НЕ ЖДАЛ
В то время как происходили только что описанные сцены, Эмма вернулась домой.
Вот уже некоторое время, вспоминая, какие губительные последствия имели для ее слабого здоровья пережитые ею душевные страдания, она сама удивлялась, откуда брались у нее силы, чтобы вытерпеть еще более ужасные муки, чем те, что причинял ей г-н д’Эскоман.
Единственная тайна такого мужества заключалась в ее любви к Луи де Фонтаньё. Она по-прежнему любила его, и ее бедное сердце, дважды потерпевшее крушение, с энергией отчаяния цеплялось за хрупкие обломки, поддерживавшие ее на волнах грозного моря одиночества.
Ее нежность к любовнику была теперь глубже, чем когда-либо прежде. Подлинные чувства не умирают, как и все, что выходит из рук Создателя в дни его милосердия; они изменяются, слабеют, но никогда не покидают сердце, в котором родились.
Поневоле утратив свою слепую доверчивость к Луи де Фонтаньё, Эмма научилась читать его мысли и с чудесной женской интуицией догадывалась, что происходило в его душе; она не пыталась ничего разузнать, гнушалась выяснять достоверные факты, ибо не нуждалась в них. Что значили для нее пошлые подробности измены, если она теряла самое драгоценное свое достояние — сердце своего возлюбленного?
Госпожа д’Эскоман смирилась с тем, что ей пришлось воспринимать как прекрасный сон счастье, основанное на вечности любви, которую в свое время заставил ее ощущать Луи де Фонтаньё. Она плакала, видя, как быстро это счастье закончилось, но не испытывала ни презрения, ни гнева к тому, кто одним вздохом вынудил его столь скоро улетучиться. Она, наконец, поняла неуравновешенность настроения и непостоянство характера этого мечтателя, остававшегося ныне таким же чистосердечным, как и прежде, и испытывала к нему то ласковое и сострадательное чувство, какое мать испытывает к сыну, терзающему ее душу. И когда непомерная боль приводила в лихорадочное состояние ее рассудок, она начинала мнить себя небесным духом, посланным Богом охранять это человеческое существо, которого присущее ему малодушие ввергает в опасность; при этом она была убеждена, что ее миссия не закончится даже тогда, когда ангел смерти явится призвать ее или его, и надеялась к тому же, что если ей первой суждено подняться на Небо, то Бог позволит ей и оттуда оберегать ее возлюбленного. Снисходительная, как и тот, чью роль она на себя взяла, Эмма старалась запастись и его терпением; с болью она заглушала в себе впечатления, которые вызывали в ней ставшие слишком явными прегрешения Луи де Фонтаньё; ей казалось, что настанет время, когда если и не она, то, по крайней мере, разум сможет возобладать над этим изменчивым характером, и, в ожидании этого дня, она старалась, забывая о себе самой, уберегать молодого человека от всех печалей, какие могли бы сделать его жизнь еще более горькой.
Но как же тяжело было для Эммы бремя этих печалей! К отчаянию, раздиравшему ее оставленное в одиночестве сердце, присоединились еще и мучительные материальные тяготы.
В маленьком доме на улице Сез давно уже не хватало денег. Любое опьянение имеет одни и те же последствия. В своем опьянении Луи де Фонтаньё совершенно не сознавал, что происходило вокруг него; он выезжал в свет, и этим светом для него было общество Маргариты; потребности его становились огромными, и они исчерпывали их семейный кошелек. Эмма краснела за это его безразличие, но она оставалась светской дамой, к тому же ей было бы стыдно примешивать столь пошлый вопрос, как деньги, к нареканиям более высокого порядка, и она устраивала так, что этот кошелек никогда не оказывался для молодого человека пустым.