Долги, которые она набрала, накопились, и однажды ей пришлось рассчитаться векселем за покупку довольно значительной партии необходимых ей товаров. Этот вексель ей не удалось оплатить своевременно; она хотела вымолить отсрочку у индоссата, предъявившего ей иск, но этот человек проявил суровость, которую не могла объяснить себе несчастная женщина, не подозревавшая, что за г-ном Вердьером, банкиром, скрывается рука Маргариты.
Эмма тщательно скрывала от своего любовника все свои печали; как мы видели, она настояла на том, чтобы в тот день, на какой было назначено исполнение судебного решения, а именно наложение ареста на имущество, Луи де Фонтаньё поехал к своей матери. Она хотела одна противостоять буре. Возможно, у нее еще оставалась смутная надежда, пережившая все ее разочарования, что ей удастся вернуть возлюбленного при помощи своей самоотверженности и преданности.
Утром этого грустного дня, посвятив верную Сюзанну в новость об ожидавшем их крахе и увидев, что Луи де Фонтаньё отправился к матери, Эмма сама вышла из дома, намереваясь испытать последнее средство. Она отыскала адвоката, защищавшего ее на судебном процессе, и стала настойчиво просить его о денежном займе. Адвокат предложил ей обратиться к г-ну д’Эскоману, находившемуся тогда в Париже. Несмотря на все уговоры законника, Эмма отвергла этот совет.
Вернувшись в магазин, она уже обнаружила там судебного исполнителя и его помощников; в ее отсутствие закон в лице полицейского комиссара позволил слесарю отпереть двери. В последний раз обратившись к ней с требованием уплатить по векселю, на что ей нечего было ответить, чиновники продолжили опись имущества, обмениваясь грубыми замечаниями по поводу красоты молодой хозяйки. Эмма позвала Сюзанну, стала ее искать, но не нашла в доме. В своем отчаянии она вдруг усомнилась в преданности гувернантки.
Непостоянство Луи де Фонтаньё делало в ее глазах возможным все, и, ужаснувшись чудовищности этого ухода, она почувствовала, что мужество оставляет ее, рухнула на стул среди перевернутых картонок и расплакалась.
Вдруг с улицы послышались хорошо ей знакомые шаги кормилицы. Радостно вскрикнув, Эмма бросилась к затворенным дверям, распахнула их створки и упала в объятия Сюзанны.
Гувернантка была бледна, и, тем не менее, пот заливал ее лицо; было видно, что она шла тем быстрым шагом, какой давался ей крайне тяжело и какой она позволяла себе только в исключительных случаях. Она всего лишь поцеловала ту, которую называла своей девочкой, но этот поцелуй, словно безукоризненный сонет, являл собой целую поэму нежности и преданности.
Сюзанна одним взглядом окинула все: и сцену, и действующих лиц.
— Немедленно расставьте все по своим местам, — громовым голосом обратилась она к судебному исполнителю и его помощникам.
И поскольку те насмешливо посмотрели на нее, она добавила:
— Ну же, давайте поторапливайтесь! Раз у меня нашлось, чем заткнуть ваш подлый рот, то найдется и чем пройтись по вашему хребту.
Свои слова гувернантка сопроводила двумя одновременными жестами: одной рукой она бросила на прилавок увесистый мешочек с монетами, до этого скрытый под ее шалью, а другой — угрожающе замахнулась на присутствующих метровой линейкой.
Первая часть этой пантомимы произвела на судебного исполнителя гораздо большее впечатление, чем вторая. Взвесив взглядом брошенный Сюзанной мешочек и оценив его округлость, он обратился к г-же д’Эскоман:
— Чьи это деньги, сударыня?
— Да какое вам до этого дело? Не собираетесь ли вы подумать, будто мы их украли, бесчестный вы человек? — вспыльчиво воскликнула Сюзанна. — Деньги эти принадлежат моей хозяйке, слышишь ты, подлый душегуб!
— Итак, вы подтверждаете, что деньги принадлежат этой даме?
— Конечно.
— Но, Сюзанна, — промолвила Эмма, — по крайней мере, скажи мне…
— Молчите: это сбережения, которые я сделала, работая у вас в услужении, и я только что обратила их в деньги. Вы прекрасно понимаете, что они принадлежат вам.
— В таком случае, — сказал судебный исполнитель, — я налагаю арест на этот кошелек, обнаруженный в доме, где я веду опись имущества. Если в нем нет золота или банковских билетов, в нем не может находиться более трех тысяч франков.