Благоуханное струящееся дыхание ветерка, овевающее стволы деревьев; пернатые самых причудливых расцветок; птичье пение и женские голоса, раздающиеся под сводом леса, — это было подлинное волшебное царство, которое можно было бы назвать островом цветов и благовоний.
После часовой прогулки, обойдя вдоль и поперек нечто напоминающее английский сад, капитан остановился: до него доносился какой-то странный гомон, и природу его он никак не мог определить; Дюмениль покинул тропинку, прошел около пятидесяти шагов между деревьями, раздвинул листву, подобно тому, как поднимают занавес, и, восхищенный, неподвижно замер, онемев от восторга.
Дьёдонне проследил за ним взглядом (когда он был рядом с капитаном, то казалось, что вся его сила воли переходила к его другу: он повиновался ему, как тело повинуется душе, он следовал за ним, как тень следует за телом).
Капитан молча сделал Дьёдонне знак приблизиться.
Тот машинально подошел к капитану и рассеянно взглянул.
Но его рассеянность быстро улетучилась; зрелище, представшее перед его глазами, могло привлечь внимание даже самого Рассеянного — персонажа Детуша.
Деревья, сквозь которые капитан и шевалье смотрели на открывшуюся их взгляду картину, росли вдоль берега реки.
В реке кружком, словно в каком-нибудь салоне, сидели и лежали около тридцати совершенно обнаженных женщин.
Поскольку высота воды в реке едва достигала двух футов, то у тех, что сидели, лишь нижняя часть тела была скрыта водой, столь прозрачной, что она не могла служить даже легкой вуалью; а у тех, что лежали, из воды высовывались только головы.
Волосы у всех женщин были распущены; все они с наслаждением вдыхали свежий утренний воздух, сплетая из цветов венки, подвески к ушам и ожерелья.
Кувшинки, китайские розы и гардении широко использовались для этого туалета.
Эти восхитительные создания, как будто понимая, что сами они не что иное, как живые цветы, отдавали всю свою любовь цветам, своим неодушевленным сестрам; рожденные на ложе из цветов, они жили среди цветов, а после смерти их погребали под цветами.
Украшая венками голову, вешая ожерелья на шею, вдевая цветы себе в уши, женщины не умолкали ни на минуту: они беседовали друг с другом, что-то рассказывали, подобные стайке птиц, живущих в пресных водах, когда, опустившись на озеро, они принимаются щебетать наперебой.
— Мой друг, — сказал шевалье, указывая пальцем на одну из женщин, — вот она!
— Кто? — спросил капитан.
Шевалье покраснел; он узнал спящую красавицу минувшей ночи, прелестную хозяйку сегодняшнего утра, но забыл, что ни слова не сказал капитану о своем видении, и показал ему прекрасную Маауни.
У капитана не было таких весомых причин, как у шевалье, обратить на нее свое внимание, и он повторил вопрос:
— Кто?
— Никто, — сказал шевалье, отступая назад.
Можно было подумать, что движение шевалье послужило сигналом к окончанию этой водной процедуры.
В одно мгновение все тридцать купальщиц были на ногах.
Они выбрались на маленький островок, покрытый травой, где лежала их одежда, выждали какое-то время, пока вода, струясь, стекала по их прекрасным телам как по бронзовым статуям; затем струйки понемногу подсохли и капли стали реже: можно было бы перечесть по пальцам те жемчужины, что скатывались со лба на щеки и со щек на грудь; наконец каждая, подобно Венере — Астарте, выходящей из моря, подобрала и отжала волосы, надела платье, закрутила вокруг бедер па ре о и не торопясь направилась по дороге домой.
Капитан напомнил своему другу, что подошло время завтрака; он зажег сигару, по привычке предложив Дьёдонне разделить с ним это удовольствие. Дьёдонне отказался от этого предложения (канониссы, среди которых он воспитывался, питали к табаку непреодолимое отвращение), и они отправились домой.
Случайно или благодаря своему умению ориентироваться капитан избрал самую короткую дорогу, поэтому они нагнали на своем пути прекрасную Маауни, которая по своей беззаботности выбрала, напротив, самую длинную.