— Нет, шевалье, — произнес голос позади Дьёдонне, — нет, это не было бы то же самое, и вы поймете это, если нам посчастливится спасти больную, к которой вы проявляете участие.
— А! Это вы, доктор! — сказал шевалье; он вздрогнул при первых словах, раздавшихся в каморке, но, обернувшись, увидел серьезное и доброе лицо доктора. — Знаете, вам я могу в этом признаться, дело в том, что я испытываю ужас при виде больных и панически боюсь болезней.
— Ваша заслуга и моральное удовлетворение, которое вы испытаете, от этого только возрастут, — возразил доктор. — И к тому же, поверьте мне, человек ко всему привыкает; стоит вам выходить с дюжину таких, как она, и вы уже не захотите заниматься ничем другим. Ну, так где же больная?
— Вот она, — отвечал шевалье, показывая на постель.
Доктор направился к девушке; но Блек, видя, как этот незнакомец приближается к его юной хозяйке, угрожающе залаял.
— Ну, что ты, Блек, что случилось, мой мальчик? — спросил шевалье. — Что это значит?
И, приласкав спаниеля, он заставил его замолчать.
Доктор взял лампу и поднес мерцающий и дрожащий светильник к лицу больной.
— О-о! — сказал он. — Я подозревал это, но не думал, что случай будет таким серьезным.
— Что же это? — спросил шевалье.
— Что это такое? Это холера-морбус, настоящая холера-морбус, азиатская холера во всем своем отвратительном проявлении!
— Проклятье! — вскричал шевалье.
И он побежал в сторону лестницы.
Но, прежде чем он успел добежать до люка, ноги у него подкосились, и он упал на скамеечку.
— Да что с вами, шевалье? — спросил доктор.
— Холера-морбус! — повторял тот, едва переводя дух и не имея сил подняться. — Холера-морбус! Но ведь холера-морбус — это заразная болезнь, доктор!
— Одни говорят, что она хроническая, другие признают ее заразной. У нас нет согласия по этому вопросу.
— Но ваше-то мнение каково? — спросил Дьёдонне.
— Мое мнение состоит в том, что она заразна, — ответил доктор. — Но сейчас это не должно нас заботить.
— Как! Нас это не должно заботить? Но поверьте, доктор, я не в силах думать ни о чем другом.
И действительно, шевалье был бледен как мертвец, крупные капли пота блестели у него на лбу; зубы стучали.
— Смотрите-ка, — сказал доктор, — вы, кто так храбро ведет себя, когда речь идет о желтой лихорадке, неужели вы боитесь холеры, шевалье?
— О желтой лихорадке! — запинаясь, пробормотал Дьёдонне. — Откуда вы знаете, что я храбро веду себя, когда речь идет о желтой лихорадке?
— Разве я не видел вас в деле? — ответил доктор.
— Когда это? — спросил шевалье растерянно.
— Когда вы ухаживали за вашим другом, бедным капитаном Дюменилем, в Папеэте; разве меня там не было?
— Там? Вас? Вы были там? — произнес совершенно ошеломленный шевалье.
— Я понимаю; вы не узнаете молодого доктора с «Дофина». Тогда мне было двадцать шесть, а теперь сорок один. Четырнадцать или пятнадцать лет сильно меняют человека; вот и вы, шевалье, заметно округлились.
— Как! Это вы, доктор? — произнес шевалье.
— Да, это я. Я оставил службу и обосновался в Шартре. Гора с горой не сходятся, шевалье, а человек с человеком всегда встретятся, и вот тому доказательство: мы с вами стоим у постели другой больной, которая чувствует себя не лучше, чем бедняга-капитан.
— Но ведь это холера, доктор, холера!
— Она двоюродная сестра желтой лихорадки, черного мора, черной рвоты; бойтесь ее не больше, чем вы боялись той, другой; все они из породы бешеных собак, которые кусают лишь тех, кто бежит от них. Смелее, черт возьми! В вашей петлице я вижу красную ленту — свидетельство того, что вы бывали подогнем; вспомните ваши славные дни старого вояки, и марш вперед, на холеру, так же, как вы ходили когда-то в атаку под огнем неприятеля.
— Но, — пробормотал старый солдат, — не кажется ли вам, что мы бесполезно подвергаем себя опасности, и верите ли вы, что у нас есть хоть какой-то шанс спасти эту несчастную девушку?
Шевалье, самолюбие которого было уязвлено, смирился, по-видимому, с необходимостью употребить слово «мы».