– Послушай, Шатун… – подался вперед Григорий.
– Стоять! – показал звериный оскал Шатун.
Кто-то крепко ухватил Григория сзади руками за шею, перекрыв дыхание. А крепыш, подскочив, с размаху ударил в блуждающий нерв. Григорий судорожно открыл рот, пытаясь проглотить хотя бы частичку воздуха. Тщетно! Легкие скукожились до величины грецкого ореха и не желали впускать в себя воздух. Кто-то сильно ударил по ногам, сбив на колени, а стоявшие позади, ухватив за волосы, приподняли голову.
Боковым зрением Григорий увидел побелевшее и перекошенное лицо Иннокентия. Еще каких-то полчаса назад они даже представить себе не могли, что вечер, так хорошо начавшийся, может закончиться столь скверно.
И вот на тебе! Расхлебывай теперь по полной!
Шатун легко вышел из-за стола и, присев на корточки, посмотрел в разбитое лицо Григория, перекошенное от боли.
– Никак тебе подурнелось, – посочувствовал Шатун, покачав головой. – Вон как зенки вылупились. Не бережешь ты себя, а здоровье – такая вещь, что его даже за деньги не купишь. Так что ты мне скажешь, милок?
Где-то внутри открылся клапан, и через диафрагму тоненьким ручейком просочился воздух. Первую минуту Григорий просто с жадностью вдыхал, наполняя кислородом каждую альвеолу.
Отдышавшись, спросил, стараясь не отвести взгляда:
– И чего ты от меня ждешь?
Шатун пододвинул к себе стул и, устроившись на нем, теперь посматривал на Григория сверху вниз, подавляя. Во взгляде ничего злодейского. Крупные чуток навыкате глаза смотрели по-доброму, с состраданием.
– Ты его грохнул?
Григорий Карасев хотел распрямиться, но крепкие руки еще сильнее вжали в пол, не давая возможности пошевелиться.
Прямо перед собой он увидел Иннокентия, распластанного на полу, на спину которого взгромоздился «борец сумо» и, злобно стиснув челюсти, выворачивал ему руку.
– Зар-р-раза, – сдавленно прокричал Иннокентий.
Григорий даже не заметил, в какой именно момент толстяк сокрушил Кешу. Рядом с ними валялись опрокинутый на спинку стул и сброшенная со стола закуска – несколько соленых огурчиков, нарезанная селедка.
– Даже если бы это был и я, так что меняет? Тебе нужен товар, ты его и получишь, – огрызнулся Григорий.
– Здесь ты не прав, менять может многое, – мягко возразил Шатун. – Понимаешь, милок, весь вопрос в цене. Чего же мне тогда отдавать деньги за то, что я могу взять даром? Ты же не пойдешь на меня жаловаться легавым, как-то не с руки, если ты сам завалил своего хозяина. На Таранникова мне наплевать, скверный был человечишка. Жадный не в меру! А вот свои деньги я привык считать. Итак, первый вопрос: откуда у Таранникова взялось яйцо?
Голос Павла Шаталова ядовитой змеей проник в черепную коробку и свил себе гнездо. Следует перетерпеть.
Григорий молчал.
Шатун неодобрительно покачал головой.
– В молчанку решил поиграть, милок. Скверно! Видно, ты еще не до конца осознал, с кем имеешь дело. Ты знаешь, почему меня называют Шатун?
– Наслышан, – процедил сквозь зубы Григорий.
– Прекрасно! Так что я могу быть очень нехорошим человеком, а поэтому советую тебе не злить меня. Итак, повторяю, откуда взялось яйцо Фаберже у Таранникова?
– Яйцо Фаберже ему продал какой-то парень… Точнее, их было двое.
– Ты был во время переговоров?
– Был. Но оставался в коридоре.
– Та-ак, это уже лучше. Как их звали?
– Одного из них звали Владлен Лозовский, а фамилию другого я не знаю. Но, кажется, он называл его Назаром.
– Как они нашли Фаберже?
– Говорили, что случайно отыскали в каком-то старом доме с металлоискателем. Они кладоискатели.
– Больше похоже на сказку, – призадумался Шатун. – Хотя чудеса случаются и в наше время. За сколько же они отдали это яйцо Таранникову? Он ведь был скуповат. Деньгами разбрасываться не любил.
– За три миллиона долларов.
– Я не ослышался? За три миллиона зеленых?
– Именно так.
– Значит, вещь действительно очень ценная, если этот скопидом выложил за него такие деньги. А теперь, стало быть, это яйцо находится у тебя.
Григорий отвернулся.
Покачав головой, Шатун неодобрительно произнес:
– Непорядок… Такие деньги и мимо меня проходят. Обидно, знаешь! Куда могли податься эти кладоискатели, может, подскажешь?
– Не знаю.
– Неужели пожалел? Ты бы о себе лучше подумал.
– Мне некого жалеть, переговоров с ними я не вел. Если кто и мог сказать, так это Таранников. Но теперь у него не спросишь.