— Как-то странно, молодой человек, делаете такие смелые дела и боитесь товарища Сталина! А ведь мы с вами большевики, мы члены одной партии! Если вы молчите, то можно товарищу Сталину сказать пару слов?
Серов только по-козлиному затряс головой, Берия улыбнулся, а начальник разведки вроде бы и присутствовал, но невидимо, словно и не приходил.
Тут вождь обрисовал обстановку в Испании, она выглядела мрачно: республиканцы оказались хиляками, испанский рабочий класс слаб и неорганизован, везде анархисты, война проиграна, и Франко возьмет Мадрид. И решающую роль в поражении сыграли предатели-троцкисты, пожелавшие провернуть в Испании вторую Октябрьскую революцию, для которой эта страна не созрела, забывшие о смычке рабочего класса и крестьянства. Слишком левые гораздо хуже, чем слишком правые, проводил свою мысль соратник Ленина. Вреда от них больше, чем от генерала Франко, именно от них следует очистить республиканские ряды. Вождь попыхивал своей легендарной трубкой и внимательно изучал Серова, опытный Берия смотрел на Сталина и ловил его мысли, радуясь, что молодой боевик произвел хорошее впечатление.
— Возвращайтесь в Мадрид, — заключил свою речь вождь, — и закладывайте основы для будущего. Хороший садовник вовремя бросает семена!
Он улыбнулся и крепко, по-товарищески пожал руку молодому человеку, кивнул остальным и направился к столикам, где копошилась среди закусок преданная советской власти и лично товарищу Сталину творческая интеллигенция. Там было живее и интереснее, все-таки политика — это тягомотина или кровь или и то и другое.
В те дни 1939 года осажденный Мадрид являл собой тягостное зрелище: республиканские солдаты больше напоминали нищих, в башмаках, перевязанных веревками, измученных недоеданием и неизвестностью. Кое-кто еще дышал революционным энтузиазмом, размахивал знаменами и оружием, складывал на улицах мешки с песком для баррикад, кричал «нон пассаран» и «родина или смерть!», но все равно, несмотря на весь пыл, город выглядел обреченным.
Клим Серов, он же товарищ Петер Энгер (черт знает из какой страны, но коминтерновец и борец за свободу), в кожаной куртке и с кольтом в кармане прошел мимо Прадо (в картинных галереях не бывал никогда — не до искусства, когда решалась судьба мира!), равнодушно взглянул на статую Гойи. Этих изваяний художников, королей и прочей твари в Мадриде было пруд пруди. Он перешел на бульвар, чем-то напоминавший ему Страстной (недалеко, на Сретенке, он проживал в коммунальной квартире, где в одной комнате ютилась вся семья), и уткнулся в когда-то роскошную улицу Гранд-виа. Совсем близко взрывались снаряды, выпущенные гвардейцами генерала Франко.
В отеле «Гранд-виа» царствовал бедлам, в фойе ревели голоса, из ресторана валил папиросный дым. Он поднялся на второй этаж и два раза постучал в дверь номера.
Женщина уже давно ждала его. Высокая, с необычайно широкими плечами — красавицы ключицы мягко подчеркивали и их глубину, и прелесть шеи, — кожа отливала манящей нежностью, короткая шелковая блузка обнажала грудь и умопомрачительный живот с розовым заковыристым пупком. Не вымолвив ни слова, она прильнула к нему, она слилась с ним, она потянула его на пол, покрытый ковром.
И наступила фантастика.
— Как ужасно, что я старше тебя на десять лет, — говорила она потом, прихорашиваясь перед зеркалом. — Спустимся в ресторан? Я страшно хочу есть.
— Там, по-моему, ни черта нет!
Мария Тереза Меркадер, коммунистка до мозга костей, подруга великой Пасионарии — гордости республиканцев Долорес Ибаррури. Латифундистка, наплевавшая на богатство и пожертвовавшая его республике. Страстная поклонница Октября, никогда не бывавшая в СССР, но уверенная, что это — седьмое чудо света, Царство Божие на земле. Многоязычная интеллектуалка, знавшая назубок своего кумира Бернарда Шоу (разве не он, посетив Россию, заявил, что нигде так вкусно не завтракал, откуда ему знать, что на одной Украине в 33-м от голода померли миллионы). Целых полгода подруга великого поэта, убитого потом фалангистами, — Федерико Гарсия Лорки. («И тополя уходят, но свет их прозрачно светел, и тополя уходят, а нам оставляют ветер…») Фигурант дела агентурной разработки НКВД уже целый год, с момента знакомства с загадочным революционером Петером, то ли поляком, то ли русским, то ли евреем, какая, черт побери, разница? Все мы — камерадо, братья и сестры, все мы умрем, но не отдадим ни пяди земли фашистам!
И все же спустились в ресторацию, до одурения набитую оборванной толпой, смолящей все, что попадало под руку, даже сухие листья. У каждого стола торчали винтовки, словно ресторан занимал круговую оборону, рядом со сценой сияло яркое пятно: художник Сикейрос в белой рубашке апаш рисовал углем портрет заросшего густой щетиной солдата республики, иногда он чуть кокетливо вытирал измазанные углем пальцы о белоснежный батист.