Вольво — Николай остановил за городом, в северном направлении. Там — до сих пор была деревня, и были апельсиновые плантации. Для советского человека это было диковато — апельсины растут на деревьях как яблоки.
Никого не было видно. Николай — проверил, выдержит ли съезд машину — почва была твердой. Осторожно отогнал машину вниз, вышел на дорогу, чтобы посмотреть — с дороги, за деревьями ее видно не было.
Какое-то время — он просто сидел в машине и думал, как быть и что делать дальше. Потом — сунулся в багажник, вытащил ... своего нового куратора, посадил около подходящего дерева. Сорвал платок, которым завязал ему рот.
Кабая — выпученными от ужаса глазами смотрел на лейтенанта
— Ты... ты...
— Давно стучишь?
— Как ты... смеешь?
— Я спрашиваю — давно иракцам стучишь?
— С... а, дело шено...
Николай достал нож.
— Два раза спрашивать не буду...
Кабая лопнул почти сразу — он совершенно не походил на тех идейных коммунистов, которых заживо сжигали в паровозных топках, а они не издавали ни звука. Он был советским плейбоем, карьеристом, подонком, взяточником и махинатором — но героем он не был. Он быстро сдался иракцам — и точно так же, увидев опасность для себя, тут же признался во всем. Достаточно было начать отрезать кусок пальца на левой руке по суставу.
Диктофона у Николая не было — но бумага нашлась — блокнот, среди того, что он вытащил из машины Кабаи. Размазывая кровь и сопли, Каха Кабая написал чистосердечное признание на несколько страниц, описав и то, как его завербовала иракская контрразведка, как он сдал всех кого знал, в том числе и Николая, как он дал обязательство продолжать шпионскую деятельность в интересах Ирака. Написал он и о том, как покупал наркотики, и осуществлял махинации с долларами, динарами и чеками. И в Ираке и в Сирии.
Николай заставил его проговаривать все то, что он пишет. И заверять рассказ своей подписью на каждой странице. От услышанного — хотелось блевать.
Кто-то воюет — а кто-то и торгует...
Убивать Кабаю — Николай не намеревался. Собирался вывезти его в город, каким-то образом связаться с Бахметьевым и передать и предателя, и его признания — в советское посольство, пусть дальше разбираются. Скорее всего, придется уезжать и ему — он засвечен. Иракцы теперь точно знают, кто он такой — и именно поэтому, его удалили из Ближнего Круга.
Но напоследок — он решил задать еще один вопрос. Который и стал роковым.
— Кто та баба, с которой ты встречался в Палестине
— Баба?
— Высокая, худая, средних лет...
На перемазанном лице Кабаи появилась глумливая улыбка
— А... мама Ирина. Она тебе не по зубам.
— Кто она?
— Она большие дела делает... и делала, когда ты под стол пешком ходил. У нее муж знаешь кто...
Николай — на свою беду — достал пистолет
— Лучше говори
— Как знаешь. Пойдешь против нее — закопают. Мариночка — картиночка — помнишь такую?
— Чего?
— Думаешь, ты один такой герой? Да она...
Пришел в себя Николай только тогда, когда в руке был пустой пистолет, а Кабая — лежал у дерева и крови — уже почти не было...
Когда стемнело — Николай вывез тело к плотине Саада, которая была к северу от Багдада. Напихал под одежду камней, выгреб все и карманов — и спихнул вниз. Найдут или нет — черт его знает...
Проехав немного дальше, он остановился еще раз и выбросил в кусты пистолет, предварительно разобрав его. Ствол — он выбросил в другом месте.
— Как ты его? — спросил Бахметьев
...
— Кончил, говорю, как?
— Пистолетом — ответил Николай
— Это хреново — сказал КГБшник — ножом надо было. Пуля остается.
Ночь — Николай так и переночевал в машине на одной из улиц Багдада. Утром — явился в здание аппарата ГВС, нашел Бахметьева и рассказал ему все. Им хватило ума выйти из здания — все кабинеты прослушивались.
— Чего теперь...
— Пистолет у меня не табельный был.
— А какой?
— Иракский
— Тогда — нормально... выбросил?
— Да. По частям.
Бахметьев с силой потер глаза
— Вот что. До вечера ты выполнял мое задание, я тебе напишу сейчас адрес и дам ключи. Поедешь прямо сейчас и осмотришься там. Потом возвращайся в часть. Поручение я тебе сейчас напишу.
— Думаете, поверят?