— На колпачок?
— Протяни руку вперед.
Николай сделал, как велели. В руку легла ручка.
— Просто нажми изо всех сил. И всё.
— А дальше — что?
— Дальше по обстоятельствам, боец. Я тоже рискую. Удачи.
Николай понял, что это означает. Но приказ — есть приказ.
— А если будешь сомневаться — раздался в темноте голос куратора — помни, что в Коммунистической партии Ирака состояло двести тысяч членов. Из них не меньше семи тысяч в армии. Сейчас их осталось меньше пятидесяти. А в армии — ни одного. Так то.
За день перед парадом — его арестовали.
Приехал сын президента Кусей — молодой, с ломким еще голосом. С ним было несколько офицеров охраны. Николай отдал пистолет — другого выхода не было — и его посадили в машину. Стекла были изнутри замазаны краской.
Они ехали по Тикриту, уже взбудораженному появлением Раиса, их земляка. У дорог — стояли люди, сплошная цепь солдат Республиканской Гвардии сдерживала их. Куда они едут — было видно только через лобовое стекло — но Николай в любом случае не знал город.
Они въехали в очередные распахнутые ворота, машина остановилась. Здоровяк подошел, обыскал русского — словно не доверяя тем, кто уже обыскивал до него. Затем — он пошел вглубь сада... это был не президентский дворец, один из двух в Тикрите, родном городе Раиса. Остальные — двинулись за ним.
Саддам — был во дворе. Это был небольшой дворик, окруженный высоким забором, весь усаженный зеленью. Саддам стоял около белого куста роз, огромного и по-настоящему красивого.
— Моя мать — сказал он, не поворачиваясь — была очень хорошей женщиной. Пусть она была из простых крестьян, она хотела мне только добра. Когда я сказал, что хочу идти учиться, она благословила меня именем Аллаха.
...
— А мой отец избил меня...
Николай вспомнил, что отец Саддама — ему сказали об этом в контрразведке — сгинул в тюрьме и Саддама воспитывал отчим.
...
— В память о матери, я посадил куст роз в моем багдадском доме и ухаживаю за ним. Сам лично. Теперь я вижу такие же кусты во многих богатых домах моей страны...
...
— Но ведь мать одна, верно?
Николай — давно не испытывал такого страха как сейчас. Он вообще с детства имел очень высокий порог страха, еще в детском садике воспитатели заметили это. Он не испытывал страха, когда вел группу спецназа, свои шестнадцать человек на караван, когда они шли по местам, где на сто километров в любую сторону не найти никого, кто не мечтал бы убить советского солдата, неверного, совершив амаль, усилие на пути джихада и обеспечив себе рай. Он знал, что может быть, если их обнаружат, но не боялся их, он нес сто сорок патронов к винтовке Дранунова и знал — что бы с ним не случилось — это случится не раньше, чем он израсходует их все. Но сейчас — он чувствовал страх и еще такое... мерзкое, очень неприятное чувство.
Саддам повернулся — и те, кто его привел, один за другим стали выходить, пятясь назад. Остался один Кусей — но не выдержал даже он.
— Ты заботился о моей безопасности, русский? — сказал Саддам — говорил, что мне нельзя стоять на той трибуне?
...
— Посмотрим, прав ли ты на сей раз. А пока — ответь мне на один вопрос...
Николай вдруг понял, что с ним. Он чувствовал, что он не прав. Он чувствовал, что совершает предательство. А предательство, чем бы оно ни было обусловлено — было предательством не более того.
Он становился предателем в любом случае. Вопрос был — кого надо предать.
Ждать пришлось недолго.
Вбежал Кусей. У него был автомат на боку, глаза блестели.
— Отец!
Саддам поднял взгляд на него.
— Говори.
Кусей покосился на русского
— Говори при нем — потребовал Саддам.
— Трибуну обстреляли, отец. Маджид убит наповал.
Саддам встал на ноги. Провел руками по усам... он был совершенно спокоен.
— Как это произошло?
— Никто не знает, отец. Была стрельба.
— Да примет Аллах душу Маджида, тем более что он был убит вместо меня — сказал Саддам богохульное — мы уезжаем. Найди три машины...
К дому — подогнали три японских Тойоты Ланд Круизер, обычных для Ирака машин, привычных для армии, с затемненными стеклами. Несколько человек — перекрыли дорогу и с той и с другой стороны, воинственно держа автоматы.
Вышел Саддам. Он был в своем обычном берете — и даже не попытался как-то замаскироваться.
Когда Кусей полез в машину — он остановил его рукой.
— Советский поедет со мной — и, видя недоумение и обиду на лице Кусея, добавил — а ты, если меня убьют, станешь Вождем.