— Снимите таблички, номера маркировок со всех машинных отсеков.
Уже секунд через четырнадцать весь личный состав экспедиции ползал вдоль крыльев и хвоста, открывая люки, крышки, отвинчивая крепежные болты. Вся работа проводилась в специальных защитных стерильных перчатках. Один из технических работников открыл верх кабины. Она легко, плавно и без зацепок сдвинулась с места. Пазы и шарикоподшипники были в отличном состоянии, как новые.
Другой работник, также в перчатках, используя хирургический пинцет, извлек из-под приборной доски календарь. Это был путевой листок. Последняя запись была: «Спецаэродром Пенсакола. Флорида». Но самым удивительным оказалась дата вылета.
— Господин Лакомб! — закричал, задыхаясь от волнения, техник. — Он датирован маем.
— Что?
Лакомб обратился за переводом к Лафлину, но техник опередил его:
— С декабря 1945 года по май.
Лакомб просиял и через Лафлина приказал:
— Проверьте, есть ли горючее… бензин в баках. Посмотрите, будет ли бензин поддерживать горение.
У телохранителя Лакомба, стоявшего рядом с Лафлином, от удивления отвисла челюсть.
— Бог мой! Эти крошки в отличной форме! Не может быть!
Другой техник сверял номера по своему списку:
— Все номера машинных отсеков совпадают, так же, как и номера крыльев.
Несмотря на усиливающийся временами ветер, работа продолжалась.
Кто-то, проверяя действие посадочных огней одного из самолетов, на какое-то время осветил фигуру Лакомба. Защитная повязка, прикрывающая его нос и шею, порывом ветра была задрана высоко ко лбу, глаза возбужденно блестели.
— Возможно ли это? — произнес Лакомб.
Сбитый с толку и ничего не понимающий Лафлин слегка толкнул локтем телохранителя:
— Простите, не введете ли вы меня в курс дела?
Роберт, наклонившись к нему, как бы по секрету сообщил:
— Это вылет 19.
— Ну и что из этого?
— Вылет 19. Разве вы ничего не знаете? Эта эскадрильи самолетов стартовала из Пенсаколы на тренировочные маневры в мае 1945 года… И никто их больше не видел. До сегодняшнего дня. Вот и гадайте…
— Но где пилоты? Где экипаж?
Их беседу прервали громкие, но неразборчивые крики, раздавшиеся совсем рядом, в нескольких шагах. Лакомб, а за ним и Лафлин сразу же направились в ту сторону. На пороге Кантины три мексиканских федеральных агента обступили нервно суетящуюся крошечную фигурку человека. Голоса полицейских не умолкали.
Лакомб сразу же посмотрел в сторону Лафлина, давая понять, что без его помощи никак не обойтись. Но Лафлин только улыбнулся и развел руками:
— К сожалению, я не говорю по-испански…
Положение спас Теннеси-Огайо:
— Они говорят, что этот человек был здесь два дня и что он видел, как все это случилось.
Француз опустился на одно колено и рукой в стерильной перчатке приподнял подбородок совсем оробевшего человека. Мексиканец плакал, но не это приковало внимание Лакомба. Половина лица человека была вишнево-красного цвета и покрыта волдырями от лба до ключицы. Это был самый ужасный ожог, который когда-либо в жизни приходилось видеть Лафлину на смуглом лице, привычном к раскаленному летнему солнцу Мексики.
Человек поднял голову, силясь что-то сказать, но не смог произнести ни слова.
Через некоторое время ему все-таки удалось произнести несколько испанских слов, после чего он еще больше залился слезами.
— Что он сказал? — поинтересовался Лакомб.
Лафлин обратился за переводом к американцу, который знал испанский язык. Тот только пожал плечами и, присев у ног несчастного больного человека, попытался заговорить с ним. Мексиканец с трудом что-то произнес.
Теннеси-Огайо поднял брови, тяжело вздохнул и перевел:
— Он сказал, что вчера вечером к нему выходило солнце. Он говорит, что оно пело ему…
ГЛАВА ВТОРАЯ
Четырехлетний Барри Гвиллер провел беспокойную ночь. Через полураскрытое окно в комнату проникал нежный и приятный ветерок Индианы, вороша малышу челку. Тихое, но постоянное жужжание, возникающее где-то в его комнате, беспокоило его сон.
Вдруг неяркий красный пучок света упал на его лицо, и Барри открыл глаза.
На столике рядом с кроватью каким-то образом оказалась одна из старых, потрепанных игрушек. Это был уродец Франкенштейна; когда он поднимал руки, собираясь сделать шаг, у него падали штаны и он краснел.
Барри сел в кровати, уставившись на Франкенштейна, а потом оглядел комнату. У Барри было много игрушек, работающих от батареек: танк Шермана, ракетный корабль, полицейская машина с красной световой вспышкой и сиреной — модель 747, пьяный, прицепившийся к фонарному столбу и потягивающий из своей бутылки. Все игрушки были разбросаны на полу, все двигались, вспыхивали, жужжали сами по себе.