Сноровка
Слухи о болезни диктатора были совершенно безосновательными. Лучше он себя отродясь не чувствовал, и каждый, кто хотя бы предполагал иное, более чем мог ожидать, что его поправят — насильственными методами.
Тем не менее, диктатор полагал разумным время от времени подтверждать крепость своего организма, делая рентгеновские снимки грудной клетки. И как раз боязнь насильственных методов заставила его личного врача замяться, прежде чем он ответил на вопрос великого человека о том, не обнаружилось ли на последних рентгеновских снимках чего-нибудь необычного.
— У вас очень большое сердце, — сообщил, помявшись, врач.
— Это мне известно, — улыбнулся диктатор. — Но насколько большое?
Они стояли в кабинете диктатора; вернее сказать, стоял врач, диктатор-то как раз сидел. Врач с несчастным видом прижимал к груди папку со снимками.
— Больше чем… — начал он и в поисках вдохновения взглянул в открытое окно. — Больше, чем это, быть может, отвечает размерам… размерам сердца, которого можно ожидать у человека, который пребывает… э-э… в состоянии здоровья, отвечающем… который сохраняет состояние здоровья, отвечающее… м-м… устойчивому…
Диктатор вздохнул, медоточивые речи ему давно уже надоели. Вождю иногда приходится спасать людей от их собственной робости.
— Ты хочешь сказать, больше, чем следует?
Плечи врача облегченно обвисли:
— Да.
— Вот и мне часто так кажется, — улыбнулся диктатор. — Но давай серьезно — мое большое сердце, насколько это опасно?
— Опасно? — врач снова занервничал и вспотел до того, что диктатору это показалось, если честно сказать, неприятным.
— Дружище, мы знаем друг друга давным-давно, — уведомил он врача. — Что же мешает нам говорить в открытую?
Врач сглотнул и глупо ухмыльнулся. Он и диктатор знали друг друга двадцать три месяца, ну, скажем, два года. Разве это «давным-давно»? Нет, были, конечно, люди, которые, протянув куда меньший срок, впадали у диктатора в немилость — и впадали с немалым шумом. А с другой стороны, знать диктатора уж очень давно — тоже дело не из самых приятных, поскольку все его близкие друзья и таковые же родственники в большинстве своем перемерли.
— Рентгенограмма показывает, что вы… ваше сердце… что у вас кардиальная миксома.
Ну вот, сказал. И теперь ждал последствий, помаргивая за вспотевшими очками.
— Это рак, что ли? — спросил диктатор.
— Да, это рак, — ответил врач.
— А рак, он сам собой не проходит, верно? — в голосе диктатора прозвучало сомнение, — слова эти противоречили всему, что он знал о политике.
— Этот сам не проходит.
— Смертельный, так? — спросил, прощупывая силу врага, диктатор.
— Ну, вообще-то, миксома, сама по себе, — опухоль доброкачественная. Однако, когда речь идет о сердце, она… э-э…
— Фатальна.
— Да.
Диктатор встал, подошел к окну. Вгляделся в него, сцепив за спиной руки.
— Рак можно вырезать, — сказал он.
— Рак, он ведь разный бывает, — сообщил, поеживаясь, врач. — Один вырезать просто. С другими все намного сложнее.
Диктатор кивнул. Вот такое различение его политическому опыту вполне соответствовало.
— За какой срок он может меня прикончить?
— Видите ли, я ведь всего лишь терапевт, не специалист, — с мольбой в голосе произнес врач. — В посвященных этой болезни монографиях указывается средний срок в три месяца. Я, правда, не знаю, как была набрана статистика. Если это значение среднее, значит три месяца получены в результате того, что один больной проживает неделю, а другой… м-м… примерно полгода.