— Я убью их! — закричала женщина.
— Успокойтесь, успокойтесь… — попыталась унять ее Анна.
— Когда закончится война, я их найду, я буду пить их кровь, клянусь… — неистовствовала женщина. Вспышка гнева вернула цвет ее щекам.
Анна сжала ее плечи.
— Что случилось?
Вновь впав в состояние отрешенности, женщина безучастно поведала Анне об аресте мужа. Несколько месяцев назад, когда он относил часы их дочери к своему старому приятелю-часовщику, его схватили. Дочь работала медсестрой и, между прочим, по искреннему убеждению носила коричневую униформу. Мужа несправедливо сочли сообщником часовщика, подозреваемого в коммунистической деятельности. Его осудили на смерть, заковали и посадили в тюрьму. Денно и нощно, минута за минутой, ему на голову капает вода. От одной мысли об этом она сходила с ума.
— Но это же чудовищное недоразумение! — возмущенно воскликнула Анна.
Обостренное чувство справедливости и любовь к порядку не позволяли Анне смириться с фактом осуждения невиновного. А то, что беднягу подвергали изощренной пытке, на которую способны только душевнобольные, и заставляли умирать бесконечно медленной смертью, вообще выходило за рамки допустимого. Анну охватило импульсивное желание что — то предпринять. Она обняла женщину.
— Предоставьте это дело мне… — мрачно сказала она.
В бывшем здании парламента Габсбургской монархии, в котором в эпоху Третьего рейха располагалась администрация провинции Остмарк, заседал гауляйтер. Вот туда-то и направилась рассерженная Анна — по лестницам, в глубь исторического памятника, символа сказочного богатства, по длинному коридору, вдоль колонн, где через каждые десять метров, точно чучела, неподвижно стояли вооруженные эсэсовцы. До сей поры еще никто не вторгался в эту святыню без приглашения. Ошарашенные видом проносящейся мимо них сестры Красного Креста, солдаты бездействовали. Ни страх, ни робость не мучили Анну: стук ее шагов по мраморному полу звучал как подтверждение ее правоты. На пересечении коридоров она вдруг на секунду растерялась. В конце концов часовой преградил ей дорогу.
— Вам куда?
— К гауляйтеру.
— Зачем?
— Мне нужно к гауляйтеру!
Подошли еще двое; они бросали друг на друга вопросительные взгляды: что делает здесь эта истеричная медсестра?
— Только что погиб мой муж, служивший в войсках СС, — она с надменным видом показала им письмо, в котором оберштурмфюрер выражал свои соболезнования.
Они не нашлись, что ответить, и сопроводили ее куда следует, как если бы она была дипломатом.
В ее фантазиях гауляйтер был похож на монстра. В действительности же в помпезном зале, который когда — то был рабочим кабинетом императора, за огромным столом сидел дружелюбный седой старик с длинной бородой, как у Деда Мороза. Удивившись ее появлению, он ободрительно ей кивнул. Глубоко вздохнув, она обвинила его в совершении ужасной ошибки.
— Я знаю этих людей, они национал-социалисты, их дочь медсестра! Фюрер не может этого так оставить! Он не знает, что допущена оплошность, кто-то должен ему об этом сообщить!
Гауляйтер кивал, как усталый дедушка, которому невмоготу противоречить своей внучке.
— Сделай милость, — нараспев произнес он, — ступай домой и позаботься о том, чтобы эта женщина написала прошение о помиловании. Затем лично принеси его мне.
Две недели спустя, в результате ее стараний, домой вернулся человек, который мог лишь вполголоса вспоминать о «веселом» времяпрепровождении, уготовленном ему в ожидании казни. Он отучился есть, любое движение причиняло боль и изнуряло. Из последних сил он залез в постель и больше не вставал — слишком слабый, чтобы жить, слишком слабый, чтобы умереть. Днем его жена уходила на работу. В конце марта, в ее отсутствие, на дом упала бомба, пробив дыру шириной в десять метров. Вернувшись из больницы, на месте своего жилья Анна обнаружила груду обломков высотой с воображаемый второй этаж — там, в пижаме, и нашли осужденного на смерть, рассказывал один из соседей.
— Господь, да Ты садист… — крикнула Анна.
Ветер прошептал ей на ухо: ты все еще веришь в справедливость, дуреха? Она стиснула зубы. На это она не могла пожаловаться гауляйтеру… ей следовало найти кого-то поважнее… в иных, горних «гау»…
Русские наступали. На рабочем совещании сестрам сообщили, что в течение двух часов госпиталь эвакуируют. Всех раненых следовало перевести в плавучий госпиталь на Дунае. Анна незаметно улизнула, чтобы попрощаться со свекром. Она спешно сунула ему пачку перевязанных тесьмой писем — с тех пор как ее жилье разбомбили, она хранила их в бомбоубежище больницы вместе с двумя чемоданами пожитков.
— Сожгите их, пожалуйста, — сказала она впопыхах, — а то, чего доброго, они попадут на страницы «Известий».
У входа в больницу стояла цепочка автобусов. Она едва усадила пациентов и уже собралась было обосноваться впереди со своим скарбом, как кто-то выпихнул ее из автобуса.
— Подожди-ка, так дело не пойдет, сестра!
Не успела она осознать, что происходит, как монахини вручили ей, Анне, сестре Красного Креста без всякой медицинской поготовки, медикаменты и истории болезни всех ста шестидесяти раненых. Сами монахини оставались в Вене. Ее втолкнули в другой автобус с незнакомыми тяжело раненными солдатами, который тут же тронулся. Анна надеялась, что ее чемоданы погрузили в одну из следующих машин. Автобус набрал бешеную скорость, как будто хотел стряхнуть с себя надвигающуюся смерть своих пассажиров. К сожалению, на полпути ему пришлось остановиться перед слишком низким туннелем. Пока ждали другой транспорт, Анна вместе с шофером выгружала раненых и на носилках укладывала их на обочину. Темнело — русские приближались, — а они все ждали и вглядывались в туннель, как если бы он был последней связью с миром живых. В сумерках наконец появился автобус более подходящих размеров. Промерзших до костей людей внесли внутрь, и они продолжили свой путь к берегам Дуная.
Сто шестьдесят раненых лежали в мокрой траве; вызванные в срочном порядке санитары по узким сходням заносили их одного за другим на судно. К Анне обратилась промокшая до нитки супружеская пара:
— Раненый, которого только что погрузили, наш сын. У него с собой пистолет. Мы боимся, что он покончит собой. Мысль, что война проиграна, ему невыносима…
Она пообещала, что будет за ним присматривать, и отправилась на поиски своих чемоданов. Издалека она услышала, как хор голосов громко скандирует ее имя:
— Сестра Анна из отделения 3-С, мы здесь!
Напоминало «Missa Solemnis»,[91] пассажи которой доносил до нее ветер. Она помчалась на звук, огибая раненых, пока не нашла своих подопечных. Они отказывались идти на корабль без нее. В обнимку с протезами они сидели в кружок на траве и сторожили ее чемоданы. Их сестра, ее пациенты — за прошедшие месяцы они стали одной дружной семьей и вместе должны были взойти на борт.
Справившись с заданием, санитары растворились в воздухе, оставив Анну одну на переполненном корабле. Вокруг бессистемно лежали раненые. Ей в помощь наспех наняли пятерых женщин без всякого образования и опыта, снабдив их фартуками и шапочками. Считалось, что, если они женщины, то должны обладать природным даром по уходу за больными. Очень скоро, однако, их таланты раскрылись совсем в другой области — у них было собственное видение своих задач. Когда Анне требовалась их помощь, чтобы раздать катетеры, лекарства, еду, она, после долгих поисков, находила их в объятиях какого — нибудь солдата. Всю войну они были соломенными вдовами, теперь же брали свое под благовидным предлогом, что таким чудодейственным лекарством оказывают благодеяние беднягам, покалеченным в борьбе за родину — может, даже смертельно.