— Один раз уже предал другана, бросил, сбежал… А он… — Тоха вздохнул, безостановочно измеряя шагами дом. — Никогда себе не прощу и не повторю. Братан почти щупальца отбросил, и если бы не Каз…
Шум за дверью отвлек нас: возвращались кот, Настасья и Казимир. Тоха вздохнул и сел за стол как ни в чем не бывало, накинул маску спокойствия. Я была рада передышке, ведь никаких ответов и утешения для Тохи у меня в тот момент не было.
— Яга! — воскликнула запыхавшаяся, краснощекая Настасья. Из-под кольчуги едва пар не валил, видимо тренировка была горячая.
— Здорово, нелюди. — Каз повесил в углу свой меч. Рубашка была изрезана, словно его гребным винтом задело, на некогда белом полотне потеки черной крови. — Девчонка делает успехи, — пояснил он и скрылся в своей комнатушке, едва взглянув на меня.
На секунду повисла напряженная тишина.
— Настюха молодец, — подтвердил Бальтазар и ушел шептаться с подругой.
Настя бегала туда-сюда. То с охапкой одежды к ручью неподалеку от дома, то в дом с книгой, чтобы гордо показать, что прочла несколько страниц без помощи. Я хвалила, конечно, она большая молодец, все успевает: и хозяйничать, и учиться, и тренироваться. Скучать, должно быть, некогда, но я ошибалась.
— Богатырша наша рвется на подвиги. — Каз вернулся в джинсах и черной футболке, несколько глубоких порезов виднелись из-под коротких рукавов. Затягивались быстро, значит он вполне восстановился после кладбища. После инцидента с душой он медленно приходил в себя.
Настя сердито засопела:
— Не век же в доме сидеть! Прячете меня будто, а ведь сколько лихих людей на дорогах промышляют. Я бы могла…
— Пойти со мной и Кощеем в Навь, искать кладку Горыныча, — перебила я.
— С Кощеем… Горыныч… — Голубые глазищи стали еще больше.
Я не умею читать мысли, но с ней и не нужно — весь восторг на лице написан. Ох, следить бы за ней, но ведь и правда, если богатырскую силу не выгуливать, она снова сорвется, и кто знает, чьи зубы в этот раз будут выбиты. Тут не понятно, что хуже: Кощей поблизости или она без присмотра. Я много думала об этом и решила, что личная жизнь Настасьи не мое дело. В обиду ее не дам, а остальное… Пусть сама.
— Тогда и я с вами, Яга, — непререкаемым тоном заявил Казимир. — Делать мне нечего, а Навь не распробовал, не довелось.
И никакой тебе «рыжули». Выходим на уровень «деловые отношения»? Интересно.
— Отлично. Но мне нужно кое-что сделать… — Я улыбнулась в ответ на вопрошающие взгляды.
Изольда прекрасна, ее сердце похоже на цветок-коробочку физалиса, и в ней плоды — тлеющие угли, будто осколки. Мысленно обратилась к ней:
— Ты позволишь зажечь маяки?
Мы в сумеречной зоне, где видно скрытое, и не до конца понятно, как мне вынести в сказочную реальность кусочки непостижимой магии. Есть уверенность, что смогу, но как…
Изольда позволит.
Сердце дома пульсирует, само точно маяк, готовится отдать часть себя ради нашего с ней пути. Так положено. Ее это не печалит.
Сердце забилось чаще, радостно и ярко. На его поверхности проступили бугорки — по количеству черепов на ограде; они зрели обжигающими ягодами, наливались багровым светом. Драгоценные — работа волшебного ювелира, — манили сорвать.
Я протянула руку. Свет сердца был настолько ярок, что просвечивал кисть. Мерещилось, будто плоть и кожа растворились в этом сиянии и угли-осколки срывали пальцы скелета. И между тем было приятно, словно гладишь теплое кошачье пузо.
Я бережно собрала в ладони дар Изольды, вновь залюбовалась сиянием.
— Благодарю!
Вернулась в реальность и вышла из бани, бережно неся в руках дары.
Не существовало мира, наблюдателей, друзей — лишь я и волшебство в ладонях. Все, кроме моего пути, потеряло четкость, скрылось в кисее тумана. Я несла угольки, чувствуя тепло, растекающееся от кистей до локтей и выше, оно охватывало негой тело, и расставаться с ним не хотелось…
Я клала их на черепа, между рогов, и они растворялись, таяли, словно красный лед, и впитывались в кость, становясь с нею единым целым. За одним из черепов однажды придет повзрослевшая Василиса, мы будем ждать.
Последний уголек занял свое место, и свет озарил округу. Изгородь стала страшным предупреждением любому путнику.
Я смотрела на мрачную красоту так долго, что вошла в транс.
И там, где нет времени, из глубин памяти появился ритм танца, передаваемый от Яги к Яге. Таинство столь древнее, будто высеченное на костях рунами, знаками; горящие надписи как угли. Тело отреагировало: никогда раньше не танцевала, полностью отдавшись ритму, не замечая ничего и никого.