– Замолчи. Ты и сам не знаешь, что болтаешь…
– Знаю, и очень хорошо. Первого из них зовут Гжегож, ты с ним прекрасно знаком. Или, скажешь, он с тобой не из одной шайки?
– Он – мой товарищ, но не более того. Их у меня в лагере много. Ты, наверное, был бы не прочь узнать имена их всех троих накануне побега, чтобы сообщить о них эсэсовцам и благодаря этому получить дополнительную миску похлебки…
– Господи, что за люди! – воскликнул Иржи. Этот «розовый треугольник» лежал в полумраке, свернувшись клубочком, на стопке сложенных вдвое посреди барака одеял. Его голос, казалось, доносился из ниоткуда. – Ты посмел бы предать своих товарищей за миску такого дерьма, как Wassersuppe? Я, по крайней мере, потребовал бы кусок хлеба!
Алексей сердито повел плечами и ткнул пальцем в сторону Отто.
– Ты не мог не знать о готовящемся побеге. Мы сейчас находимся здесь из-за тебя.
Отто подошел к Алексею вплотную. Он был сантиметров на двадцать ниже, но при этом крепостью телосложения он украинцу не уступал. В какие бы Котmandos[42] его ни назначали, он всегда работал, как вол, и никогда ни на что не жаловался. Его за это уважали во всем концлагере.
– Хватит нести эту чушь. Действующее в лагере Сопротивление тут ни при чем. Это все наверняка произошло спонтанно. Может, им просто представилась хорошая возможность…
– …а может, немцы их уже схватили и прикончили, а затем использовали случай для того, чтобы ради забавы поиздеваться над нами… – Моше, не поднимая глаз, продолжал двигать клочки бумаги туда-сюда пальцем по столу. Он восстановил уже второй листок.
– Вполне могло произойти и такое, – кивнул, посмотрев на Моше, Отто. Снова повернувшись затем к Алексею, он добавил: – А ты поберегись… Имей в виду, что здесь никто не забыл тех ударов палкой, которыми ты осыпал нас каждый день. Ты и твой капо… – Отто кивнул в сторону Яцека, предусмотрительно прислонившегося спиной к стене. – Здесь вы уже больше не Prominenten,[43] у вас нет палок, эсэсовцы вас не защищают. Если бы выбирать, кого отправить на расстрел, доверили мне, я бы ни секунды не сомневался…
В бараке воцарилось тягостное молчание. Фраза, произнесенная Отто, напомнила всем, что им к восьми часам утра нужно выбрать, кого из них расстреляют. Время текло очень быстро.
– Да не поднимет Каин руку на Авеля! – воскликнул Элиас. Он лежал, развалившись во весь рост, на одеяле, и произносил эти слова с закрытыми глазами. – Я не стану ни на кого указывать. Не стану! И Богу не потребуется меня прощать. Только он может вершить наши судьбы.
– Тогда скажи ему, чтобы он делал это уж как-нибудь побыстрее! – раздался из глубины барака голос Иржи.
Юноша, имени которого никто не знал, подошел к столу.
– Как вы думаете, когда они дадут нам поесть? – спросил он.
– А что, они еще и дадут нам поесть? – усмехнулся в ответ Моше. Он восстановил уже третий листок. – Ты что скажешь, Аристарх?
Аристарх сердито пробормотал какие-то ругательства себе под нос, а затем ответил:
– Знаете, что они сделали как-то раз с одним из таких, как мы? У него случился приступ аппендицита. Его отнесли в лагерную больницу, ввели обезболивающее, аккуратненько прооперировали, наложили швы, дали две недели на выздоровление, и когда он полностью восстановился, отправили в крематорий. Так что я не удивлюсь, если они принесут сейчас семгу и красную икру, а завтра утром потащат нас всех на расстрел.
– Они хотят расстрелять только одного из нас, а не всех десятерых, – сказал Отто. – Что ты думаешь по этому поводу?
– Этот Kommandant… – Аристарх изрыгнул еще одно ругательство. – Вы ведь его видели… Он изнывает от скуки, поэтому и решил поразвлечься. Что касается меня, то… – Он закончил фразу уже на греческом, а потому ее не понял никто, кроме заулыбавшегося Моше.
– Нам не нужно дергаться. Возможно, беглецов поймают этой ночью… – вмешался в разговор Берковиц.
– Ты что, на это очень надеешься? – грубо спросил его Отто.
– Нет, я хотел сказать, что… что конец для нас еще не наступил.
– Для девятерых из нас – еще точно не наступил, – сказал Моше. Он тут же поправил сам себя: – Хотя еще неизвестно, чем это все закончится…
– Знаете, я все задаюсь вопросом, почему они отобрали именно нас, – сказал Берковиц. – Я лично мало знаком с Гжегожем, а с остальными двумя я даже ни разу не разговаривал.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Да и ты, Моше, – ты Гжегожа хотя и знал, но, по-моему, не имел с ним никаких дел.
– Я ему когда-то что-то продавал. Но он, скажем так, не приглашал меня к себе домой на чашку чая.