Берковиц же сохранил свойственное ему хладнокровие. Не обратив особого внимания на демарш Алексея, он расправил третий клочок:
– Алексей.
– Свиньи! – завопил украинец. – Мерзкие свиньи! Вы – еврейские свиньи!..
Никто ему ничего не ответил. Алексей отошел в сторону, тяжело дыша от охватившего его гнева.
– А здесь ничего не написано, – сказал Берковиц, расправив следующую записку. – Пусто.
– Ты попытался попросить совета у своего Бога, но его не оказалось дома – да, Элиас? – усмехнулся Моше.
– Я вам уже сказал, что указывать на кого-то и тем самым обрекать его на смерть я не стану.
– Давайте продолжать.
Берковиц расправил очередной клочок. Прочитав то, что было на нем написано, он побледнел:
– Мириам.
Алексей аж затрепетал от радости. Пауль стал сердито кусать губу. Моше вздрогнул.
– Хочешь себя отправить в могилу сама, Мириам? – спросил он.
– Мне больше нет смысла жить, и ты это знаешь лучше остальных, Моше.
Берковиц продолжал расправлять одну за другой записки с таким невозмутимым видом, будто принимал участие в каком-то административном совете, решающем самые что ни на есть заурядные вопросы.
– Алексей… Алексей… Яцек… – зачитывал он.
Все посмотрели на старосту блока, но тот даже глазом не моргнул.
– Алексей.
Это был последний клочок.
Берковиц поднял клочок, скомканный и брошенный на пол Алексеем, и положил его в общую кучу. Затем стал разглаживать записки ладонью, чтобы было лучше видно то, что на них написано.
– Кто-нибудь хочет проверить? – спросил он. Ответа не последовало. Алексей, стоя в стороне, подрагивал от еле сдерживаемого гнева.
– Итак, подведем итог… За Алексея – шесть голосов, за Мириам и Яцека – по одному, на одной бумажке ничего не написано… Всего получается девять.
В бараке стало тихо. Все смотрели на злобно сопящего Алексея.
– Мерзкие свиньи. У вас тут есть эсэсовец. А вы выбрали… меня! Подлецы вы все до одного! Schweine Juden![66]
Никто не решался ничего предпринять.
– Эх, Алексей, Алексей… Ты не очень силен в математике, да? – вдруг сказал Моше.
– Ну и что?
– Ты не делал никаких подсчетов? За тебя проголосовали шестеро. Однако евреев здесь только пять. Из них один вообще не стал голосовать, а вторая проголосовала за себя. Какой ты делаешь вывод, Алексей?
Украинский уголовник все никак не мог понять, к чему клонит Моше.
– На что ты намекаешь? Говори понятнее!
– Три еврея – это три голоса за тебя. А чьими были остальные три голоса? Ты таким вопросом не задавался?
Помощник капо поспешно огляделся – он как будто осознал, что ему угрожает новая опасность, которой он раньше не замечал.
– Итак, еще три голоса, Алексей. Напряги мозги.
Сердито поблескивающие глаза украинца уставились на Отто.
– Браво! – сказал Моше. – Хотя это было нетрудно. Остаются еще два голоса.
Алексей с сомневающимся видом стал таращиться на остальных заключенных. Когда его взгляд встретился с взглядом Пауля, его сомнения, судя по выражению лица, тут же улетучились.
– Поздравляю, ты нашел пятого. Этот офицер СС неплохо долбанул тебя ногой. Ты что, об этом забыл?
– Ты принадлежишь к отбросам общества, – сказал Алексею Хаузер. – Ты даже хуже евреев.
– Еще одно небольшое усилие, Алексей, – не унимался Моше.
Взгляд помощника капо снова заскользил от одного заключенного к другому, пока наконец не остановился на старосте барака. В глазах украинца засветились огоньки одновременно и прозрения, и растерянности.
– Именно так, Алексей, – Яцек, – сказал Моше. – А что для тебя в этом удивительного?
Алексей что-то сердито пробормотал себе под нос. Яцек, стоя на безопасном расстоянии, остался абсолютно спокойным.
– Ты что, думал, что вы будете поддерживать друг друга аж до самой смерти? – усмехнулся Моше. – Ситуация ведь сложилась такая: либо ты, либо он.
Алексей, ошеломленный этим неожиданным для него предательством, злобно оскалил зубы. Остальные мужчины невольно напряглись, чтобы своевременно отреагировать, если Алексей набросится на Яцека. Мириам же осталась невозмутимой: она уставилась куда-то в пустоту с таким отрешенным видом, будто развернувшаяся здесь, в бараке, борьба ее совершенно не интересовала.
Моше – к большому удивлению остальных – подошел поближе к Алексею и, остановившись от него в двух шагах, улыбнулся.
– Впрочем, негодовать по данному поводу уж кому-кому, а только не тебе.