– Но ведь ты…
– Я не должна была так поступать, я знаю. Элиас ведь был моим мужем. Но то, что сделал он, было намного хуже любой измены. Я уже больше не чувствовала себя его женой.
Иржи молча положил голову на одеяло, но затем снова ее приподнял:
– Как ты думаешь, я смогу когда-нибудь завести себе ребенка?
– Конечно. Ты должен всего лишь найти себе подходящую женщину.
– Да, но… Мне это позволят?
– Мир уже больше не будет таким, каким мы его знаем. Там, за пределами этого лагеря, происходит очень много событий. Война все кардинально изменит. Мир станет намного лучше, чем он есть сейчас. Больше уже не будет ни черных, ни розовых, ни красных треугольников. Больше уже не будет ни евреев, ни арийцев, ни негров. Мы, люди, смешаемся все в один огромный Вавилон, однако пытаться строить башню аж до неба мы на этот раз не станем. Мы ограничимся тем, что будем жить тихо и спокойно… И я уверена, Иржи, что ты сможешь завести себе ребенка и сможешь его вырастить.
Они нежно обнялись – так, как обнимаются мать и сын. Затем Иржи начал напевать вполголоса колыбельную, которую помнил еще с детства.
– Zpopielnika па Wojtusia iskiereczka mruga…[74]
Он почувствовал, что тело Мириам слегка обмякло.
– Chodz opowiem ci bajeczkç. Bajka bçdzie dluga…[75] Мышцы женщины потихоньку расслабились. Иржи продолжал напевать – все тише, и тише, и тише. Дыхание Мириам стало ровным: она уснула.
В этот момент дверь барака распахнулась, и в него зашел обершарфюрер.
– Похлебку подано, – объявил он громовым голосом.
Брайтнер сидел один в своем кабинете и все никак не мог решиться лечь спать. Ему казалось, что он чего-то не доделал, но он никак не мог понять что.
Его взгляд упал на шахматную доску. Черные фигуры были расставлены даже без намека на какой-либо стратегический замысел. «Из Феликса, наверное, хорошего игрока не получится», – с досадой подумал Брайтнер. Однако затем его страсть к шахматам взяла свое и заставила на время позабыть о сыне. Комендант обошел стол и оценил ситуацию с противоположной стороны. Доска показалась ему схемой поля боя, на котором силы противников глубоко проникли в боевые порядки друг друга, образовав сложное сплетение взаимной защиты фигур, путей отхода и путей наступления.
И вдруг он облегченно вздохнул: его осенило. Он стал проверять свою догадку, чуть наклоняясь то направо, то налево, чтобы можно было получше рассмотреть расстановку фигур. «А почему бы и нет?» – мелькнула у него мысль.
Брайтнер пошел белым конем. Затем он, не раздумывая, сразу же сделал ход черным слоном. Последовало еще несколько ходов… Фигуры изменяли свое взаимное расположение, подчиняясь строгим правилам их перемещения по доске.
Все внимание Брайтнера было теперь сконцентрировано на игре. Пожертвовав пешкой и ладьей, он задумчиво уставился на доску, анализируя, к чему привели сделанные им ходы. Он пытался поддерживать в игре некоторый баланс. Играя с одной стороны, он вырабатывал определенную стратегию, а играя с другой – старался вести себя так, как вел бы себя на его месте любой посредственный игрок. «Да уж, – подумал он, оценивая ситуацию на шахматной доске, – уж слишком большая ставка на везение, но она может привести к успеху». Он аккуратно зажал коня между указательным и средним пальцами и приподнял его… Все, что находилось за окном: концлагерь, караульные вышки, часовые, прожекторы, крематории, газовые камеры – все это куда-то исчезло. Осталась одна лишь эта шахматная партия.
– Проклятие! – пробурчал обершарфюрер, входя в прачечную. – Черт бы его побрал, нашего коменданта!
Wassersuppe в такое время суток – это уж слишком, скажу я вам! У нас тут что, пятизвездочный отель?
Он широко распахнул дверь, чтобы в нее могли зайти окоченевшие от холода и с трудом подавляющие зевоту Häftlinge: они занесли подвешенный к палке, которую удерживали на своих плечах, огромный дымящийся столитровый Kübel.[76] В лагере не было котлов меньшего размера.
– Нам пришлось открыть кухню ради наших уважаемых постояльцев… – пробурчал обершарфюрер.
Принесшие котел Häftlinge – их было двое – с шумом поставили свою тяжелую ношу на пол и затем стали лихорадочно тереть ладони об одежду, чтобы хоть немного их согреть.
– Los! – рявкнул обершарфюрер. – Берите свои миски и идите сюда!
Яцек с трудом приподнялся. Упершись ладонями о пол, он недовольно поморщился: у него сильно затекли и руки, и ноги. Он схватил Берковица за плечо и слегка потряс: финансист спал.