Когда Данвиц застыл на пороге и, напряженно выкинув вперед руку, негромко, но с чувством, точно клятву в верности, произнес "Хайль Гитлер!", фюрер несколько мгновений, не отвечая на приветствие, смотрел на него в упор.
Наконец Гитлер едва заметно кивнул, улыбнулся и многозначительно спросил:
- Ну... Данвиц?
- Мой фюрер, я вернулся в Берлин сегодня в четырнадцать ноль-ноль, отрапортовал Данвиц, - ваше приказание выполняется точно, с соблюдением необходимой тайны.
- Подробнее! - резким голосом приказал Гитлер.
Все в той же застывшей позе, прижав ладони к бедрам и слегка оттопырив локти, Данвиц доложил, что помещения для новых воинских контингентов подготавливаются под видом клубных и спортивных сооружений, роются подземные склады для боеприпасов, все работы, как правило, производятся с одиннадцати вечера до трех утра, то есть глубокой ночью, и нет никаких признаков, что они были обнаружены русскими.
- Вы уверены? - настороженно спросил Гитлер, снова устремляя на Данвица свой колючий подозрительный взгляд.
- Я скорее бы умер, чем позволил себе ввести вас в заблуждение, мой фюрер, - по-прежнему тоном военного рапорта ответил Данвиц, не опуская головы под буравящим его взглядом.
- Отлично! - воскликнул Гитлер. Некоторое время он молчал, потом спросил уже обычным, будничным голосом: - О чем... говорят?
- О предстоящем приезде Молотова, - коротко ответил Данвиц.
- Точнее.
- Многие полагают, что переговоры укрепят наш договор и...
Этого было достаточно, чтобы Гитлер вскочил, точно выброшенный из кресла невидимой катапультой, и воскликнул, потрясая кулаками:
- Наивные люди, глупцы! Поколение рабов! Они придают значение бумажкам, переговорам! Впрочем, - закончил он уже спокойнее, - это естественно для тех, чье сознание все еще находится во власти глупых предрассудков, для тех, кто не в силах переступить вековую грань, отделяющую раба от господина...
И Гитлер опять стал торопливо шагать из угла в угол, точно догоняя нечто видимое только ему одному.
Данвиц благоговейно ждал продолжения великих высказываний фюрера, но тот внезапно спросил скороговоркой:
- Сколько эшелонов в неделю можно незаметно перебрасывать в пограничные районы?
- Это зависит от времени года, от темноты ночей и от отдаленности конечной остановки поездов от границы, мой фюрер, - ответил Данвиц.
Он сделал паузу и добавил уже, так сказать, на свой риск:
- Разумеется, если переговоры с Молотовым закончатся неудачно и мой фюрер решит...
Но в этот момент Гитлер прервал его. Он снова воскликнул, вкладывая в свои слова всю силу презрения:
- Переговоры, договоры!.. Все союзы, которые заключаются не для совместного ведения войны, - чушь, бессмыслица, они ничего не стоят!
Он подошел к Данвицу медленным, торжественным шагом, взял его за подбородок и, слегка приподняв голову, посмотрел ему в глаза.
Потом тяжело опустил руку на плечо майора:
- Слушай, мой Данвиц, и запомни на всю жизнь азбуку современной политики. Пока существует большевистская Россия, моя цель - сделать Германию властительницей мира - недостижима. Тебе понятно это, Данвиц?
- Да, мой фюрер, - поспешно ответил Арним и добавил; - Какая нелепая ошибка истории! Большевизм не существовал бы вообще, если бы немецкая армия в восемнадцатом не потерпела поражения...
- Ложь, ложь! - фальцетом выкрикнул, прерывая его, Гитлер и топнул ногой. - Подлые сказки! - кричал он, потрясая кулаками. - Немецкая армия не потерпела поражения! Нет, ее предали! Не Германия, не немецкие солдаты проиграли ту войну, - им был нанесен удар в спину, в спину! - повторял Гитлер, задыхаясь и брызгая слюной. - Евреи и большевики - вот кто предал их, когда победа была уже близка!
Он умолк, будучи не в силах продолжать из-за охватившего его приступа ярости.
Данвиц молчал, ругая себя за вырвавшиеся у него слова. Ну конечно! Как он мог забыть великую мысль фюрера, которую тот высказывал не раз в своих речах, статьях, в "Майн кампф", наконец! Ну конечно же в мировой войне Германия была предана. Ее солдаты уже маршировали по Украине, бронированным кулаком расправляясь с большевиками, и готовы были начать наступление на Петроград, когда в их тылу, в Берлине, в сердце Германии, большевистские агенты, еврейские предатели Либкнехт и Люксембург начали восстание...
- Простите меня, мой фюрер, - дрожащим голосом произнес Данвиц, - я сказал глупость. Просто мысль о том, что большевизм мог бы быть задушен еще в колыбели, заслонила все остальные. Я виноват.
Но эти слова, казалось, прошли мимо ушей Гитлера. Теперь он стоял спиной к Данвицу, лицом к огромному окну, за толстым, пуленепробиваемым стеклом которого виднелись освещенные луной горы.
И казалось, к ним, к этим залитым призрачным светом вершинам, обращает свои слова Гитлер. Он говорил теперь уже медленно и весомо, как проповедник с церковной кафедры:
- Только одна страна может претендовать на право стать самой великой европейской силой. Это Германия. Почти все остальные нации вырождаются. Но вырождение идет слишком медленно. Мы поможем ускорить этот неизбежный процесс. Поможем им исчезнуть с лица земли или обрести участь, которую они заслужили, - рабскую участь. Германия станет хозяином мира, потому что государство, посвятившее себя взращиванию своих лучших расовых элементов, не может потерпеть поражение...
Гитлер снова повернулся лицом к Данвицу, но глаза его словно не замечали майора.
В это время большие стоячие часы глухо пробили два раза. Эти звуки, казалось, дали новый толчок мыслям фюрера.
- Час пробил! - торжественно произнес он. - Вы слышите, Данвиц? Мы приняли решение и не отступим от него. Россия будет раздавлена. Первым падет Петербург, за ним - Москва. Лишенные большевистской верхушки, русские упадут на колени. Дух тевтонский несет в себе неразгаданную тайну. Он подчиняет себе слабых. Я предсказываю вам, Данвиц, Россия рассыплется в прах, в пепел при первом же столкновении с национал-социализмом. Через пять недель после того, как эта рука, - он вытянул вперед руку, - укажет немецким войскам путь, мы будем праздновать победу. И ничто не в силах, остановить нас!